Для М. Монтеня скептицизм – не идеал. Подобно Сократу, познавшему ход размышлений и выводы из них софистов, но искавшему твердые основания жизни, поведение человека в их абсолютном, а не относительном выражении, Монтень также не снимает вопроса об истине этого мира, которая должна быть одна, если это действительно истина. Сталкивая в диалоге различные позиции, трактовки по какому-либо вопросу, он приходит к выводу, что не так важны различия между ними, как глубина и обоснованность этих позиций конкретной жизнью людей, их защищавших. Искренность важнее теоретического единства. Источник единства – сама жизнь, многообразная и многозначная. Перед жизнью же все равны, и «опыты» каждого являются ее «микрокосмическим» отражением. В таком случае, можно установить предметом анализа собственную жизнь, Я. «Содержание моей книги – я сам, – заявляет автор уже в предисловии… Если мир – безосновная «кажимость», то нельзя ли нащупать под ногами почву через обретение этической цельности собственной личности?»169
Личность принципиально мозаична, множественна. Ее проявления свободно-спонтанны, и в этом залог их истинности. Ценно не познание истины о себе, а способность быть истинным.
Скептицизм Монтеня продуктивен, так как не утверждает иллюзорность, а разрушает ее в духе экзистенциализма: надо научиться жить «по истине», достойно в любых жизненных условиях и обстоятельствах и, особенно, в самых опасных и «засасывающих» – в обыденных.
Так «правила жизни» приобретают культурологическую, даже этнографическую конкретность, чего никогда не бывает много в рассуждениях на темы «смысла жизни». Их лейтмотивом выступают естественность, ненасилие, человечность, радостное восприятие жизни, свойственное мудрецам, выполнившим свой долг до конца и честно. Мудрец, постигший смысл жизни, верен принципам, на которых он зиждется: «Всякое убеждение может быть достаточно сильным, чтобы заставить людей отстаивать его даже ценой жизни. Первый пункт той прекрасной и возвышенной клятвы, которую принесла и сдержала Греция во время греко-персидских войн, гласил, что каждый скорее сменит жизнь на смерть, чем законы своей страны на персидские».170
Смысл жизни оказывается выше самой жизни, ее цены, утверждаясь и посредством смерти.
«Судьба не приносит нам ни зла, ни добра, она поставляет лишь сырую материю того и другого и способное оплодотворить эту материю семя. Наша душа, более могущественная в этом отношении, чем судьба, использует и применяет их по своему усмотрению, являясь, таким образом, единственной причиной и распорядительницей своего счастливого или бедственного состояния».
