На следующий день мы были приглашены в гости к Берггольц.
Она жила на той же улице Рубинштейна, но уже не в "слезе", а в другом доме, неподалеку от Пяти углов.
За то время, что я не видел Ольгу, обменялись несколькими письмами. К сожалению, они не сохранились. Хорошо помню, что писал ей, узнав о смерти Коли Молчанова, и получил ответ. Но встретились мы за все время войны лишь второй раз.
Кроме нас с Хренковым, по моей просьбе был приглашен Малюгин. Насколько я знаю, Ольга никогда с ним особенно не дружила, но рада была видеть его вместе с нами.
Вечер, проведенный нами вчетвером (Макогоненко почему-то не было), я вспоминаю как один из самых счастливых и веселых в моей жизни.
Все мы были еще молоды: самому старшему из нас, Малюгину, исполнилось тридцать пять. Страшная война, участниками которой мы оказались, шла к концу. Исход ее не вызывал уже никаких сомнений. Каждый из нас честно выполнял свой долг. Особенно это относилось, конечно, к Ольге. Она не просто выполнила свой долг. Она совершила подвиг. Тоненькая девочка в красном платке, сидевщая когда-то на подоконнике в Доме печати, писавшая книжки для детей и, в сущности, только начинавшая работу во "взрослой" поэзии, стала вдохновенным певцом осажденного героического Ленинграда! В своем знаменитом "Февральском дневнике" Берстольц писала:
Я никогда героем не была,
не жаждала ни славы, ни награды.
Дыша одним дыханьем с Ленинградом,
я не геройствовала, а жила.
Все годы блокады она жила счастливой — да, да, именно счастливой! — жизнью. Под угрюмым небом блокадного Ленинграда, в его, по выражению Н. Тихонова, "железных ночах" Берггольц действительно не геройствовала, а жила полной жизнью, не щадя свое сердце "ни в песне, ни в горе, ни в дружбе, ни в страсти". Вот как она писала об этом: "Такими мы счастливыми бывали, такой свободой бурною (в одном из ранних вариантов было "дикою".— Л. Л.) дышали, что внуки позавидовали б нам". Вся предыдущая жизнь казалась Ольге лишь закономерным подступом к ее жестокому короткому расцвету.
Летом 1942 года она прочитала по радио стихотворение "Мы шли на фронт...":
Да. Знаю. Все, что с детства в нас горело,
все, что в душе болит, поет, живет,—
все шло к тебе, торжественная зрелость,
на этот фронт у городских ворот.
Торжественная зрелость — как это сказано!
Но дело не только в том, что пришла зрелость. Случилось нечто еще более торжественное — обновилась душа: "У каменки, блокадного божка, я новую почувствовала душу, самой мне непонятную пока". В поэме "Твой путь", откуда взяты эти слова, Берггольц вспоминает, как задолго до войны она стояла на Мамиссоне, одном из самых высоких кавказских перевалов: "О девочка с вершины Мамиссона, что знала ты о счастии?" "Девочка с вершины Мамиссона", глядящая на мир широко открытыми, наивными глазами,— это и есть довоенная Ольга Берггольц, которая демонстративно застилала стол газетами, обвиняла Либединского в мещанском перерождении, а Германа называла попутчиком...Поэму "Твой путь" Берггольц написала в апреле 1945 года, в пору "торжественной зрелости". Мечтая о счастье, "девочка с вершины Мамиссона" не знала, что "оно неласково, сурово и бессонно и с гибелью порой сопряжено". В том, что это именно так, автор поэмы "Твой путь" убедился на собственном нелегком жизненном опыте минувшего десятилетия.
