Старик вздрогнул:
— По моей вине?
— Да, да, господин Кампуа! И вы сами это знаете. Конечно, вы не захотите в этом признаться, но в глубине души…
— Вы не имеете права обвинять меня в таких чудовищных вещах! Всю жизнь я был честным человеком. Но комиссар не дал ему времени на возражения.
— Где Эрнест Малик познакомился с вашим сыном?
Старик провел рукой по лбу.
— Не знаю.
— В то время вы уже жили в Орсене?
— Нет, в Париже, на острове Сен-Луи. Мы занимали большую квартиру под конторой. В ту пору контора была куда меньше, чем теперь.
— Ваш сын работал в этой конторе?
— Да. Незадолго до того он получил диплом юриста.
— У Аморелей в то время была уже вилла в Орсене?
— Да, они поселились здесь первыми. Бернадетта была женщиной очень живой. Она любила устраивать приемы. Вокруг нее всегда собиралась молодежь. По воскресным дням она многих приглашала к себе на виллу. Мой сын тоже бывал там.
— Он был влюблен в старшую дочь Аморелей?
— Они были помолвлены.
— А мадмуазель Лоране любила его?
— Не знаю. Думаю, что да. Почему вы задаете мне такие вопросы? После стольких лет…
Он тщетно старался выбраться из тупика, в который его загнал Мегрэ. В комнате все больше смеркалось, и на собеседников мертвыми глазами глядели люди с фотографий. Старик машинально взял пенковую трубку с длинным мундштуком из вишневого дерева, но набивать ее табаком не стал.
— Сколько лет было в то время мадмуазель Лоране?
— Я уже не помню. Нужно посчитать. Погодите… И он зашевелил губами, перебирая даты, как перебирают четки. Лоб его наморщился, глаза блуждали, словно он еще надеялся, что кто-то явится и освободит его.
— Ей, кажется, было семнадцать.
— Значит, ее младшей сестре, мадмуазель Эме, не было тогда и пятнадцати?
— Видимо, так. Не помню.
— А когда ваш сын Познакомился с Эрнестом Маликом, тот, если не ошибаюсь, работал частным секретарем у муниципального советника. Через этого советника он и познакомился с Аморелями. Малик был «блестящий молодой человек.
— Может быть…
— Он подружился с вашим сыном, и под его влиянием характер вашего сына изменился?
— Мой сын был очень добрый мальчик, мягкий, покладистый, — возразил отец.
— Он стал играть и делать долги…
— Этого я не знал.
— Долги, все более и более крупные, все более и более неотложные. Настолько, что в один прекрасный день он был вынужден прибегнуть к уловкам.
— Лучше бы он мне сразу во всем признался.
— Вы уверены, что поняли бы его? Старик, опустив голову, прошептал:
— В то время, может быть…
