– Тогда сознавайся сразу, – усмехнулась женщина. – Вервиль не злопамятен, простит.
Я остолбенела – мадам была первая, кто догадался о моих чувствах к Вервилю. Тут Ангус выразительно кашлянул – точнее, громыхнул, напоминая о времени и личном дискомфорте.
– Это не то, что вы подумали, мадам, – призналась я. – У меня есть вопросы о Родезии…
Мадам Клодин фыркнула, как большая кошка, и залпом допила вино из бокала:
– Не связывайся с этим гадюшником, девочка, там подают яд и сталь вместо приправ и соусов.
– Поздно, мадам, – вздохнула я. – Если помните, мой четвертый муж был родезийцем.
– Ах да, – Клодин кивнула, служанке наполняющей кубок заново. – Помню я этого красавчика, опа-асный был тип.
– У него на руке, вот тут, – я показала на плечо, – была татуировка. Очень яркая и необычная.
– И что? – удивилась мадам. – Сейчас все на себе рисуют, словно в стране закончились холсты и бумага.
– Сегодня я увидела очень похожую татуировку на плече девушки, принятой на работу в мой дом.
– Вот как… – Клодин на секунду задумалась, потом жестом подозвала служанку: – Подай бумагу и краски, – скомандовала она.
Через несколько минут передо мной лежала стопа чистых листов и маленькая палитра с заполненными краской ямками.
– Рисуй, девочка, – скомандовала мадам, делая очередной глоток и явно стараясь не смотреть в ту сторону, где примостился Ангус.
Я тоскливо посмотрела туда же: рисовать я не умела. Совсем. Безуспешные попытки мисс Уиткроф научить меня традиционным женским занятиям разбивались о фамильную несговорчивость и жизнелюбие. Мне было легче три-четыре часа провести в конюшне, отбивая денник, чем те же часы в классной комнате с углем и красками.
Правда, держать в руках карандаш меня все же научили – для того, чтобы я могла сделать набросок желаемого платья или план посадки гостей. Так что, кривясь и ломая грифель, я смогла набросать узор, а потом обозначить его цвет неровными пятнами краски:
– Вот, мадам, взгляните – эти браслеты выглядели примерно так, за мелкие детали я не поручусь.
Мадам Клодин снисходительно взглянула на мои уляпаные краской колени, потом на рисунок:
– Знакомый узорчик, – бормотнула себе под нос. Потом поинтересовалась: – Ты точно не насолила никому в Родезии?
– Мадам, – я покачала головой, понемногу начиная бояться. – Я не была нигде, кроме родного замка и столицы, вы же знаете мою ценность для короны – налоговые вычеты и опекунский процент составляют изрядную сумму.
Мадам Клодин покивала в ответ, соглашаясь, и скомандовала служанке налить всем вина. «Всем?» – женщина средних лет спросила жестами. Это была еще одна изюминка приемов мадам Клодин – у нее работали только немые слуги. Не всегда глухие, но всегда безмолвные.
