На последней фразе Вервиль криво усмехнулся, а Базилиус ему одобрительно кивнул:
– Не думал, что ты решишься.
– Я еще не выжил из ума, – вздохнул Жорж, – эта женщина рядом с моим сыном всю его жизнь, а меня он увидел пару часов назад. Если я оторву его сразу, он мне этого не простит.
Допив чай, мужчины вернулись в трактир, чтобы встретиться с купцом. Они узнали время отправления каравана и оплатили целую повозку для мальчика и женщины. Это встало недешево, но Вервиль согласился с Базилиусом, что в долгой дороге людям, непривычным к шуму и многолюдности, потребуется уединение.
Вернувшись в домик с белеными стенами, мужчины до глубокой ночи уговаривали Санию оставить в доме запасы зерна, посуду и тюфяки. Последним аргументом стало то, что все это может пригодиться ученице, оставленной присматривать за домом и козами.
Утром Вервиль и Кармель должны были двигаться дальше. Сания и Саньо пришли к трактиру проводить их. Мальчик вовсе не рвался к отцу, смотрел настороженно, однако свиток с подтверждением его наследных прав принял.
– Дорога может быть опасной, – сказал Вервиль, старательно глядя в сторону. – Я не хочу, чтобы ты пропал, если со мной что-нибудь случится.
Копии, заверенные Базилиусом и хозяйкой гостиницы, лежали в седельной сумке королевского секретаря. Еще два свитка – с подтверждением родной крови и завещанием – остались у местного нотариуса. За отдельную плату чиновник охотно заверил бумаги магической печатью, которая в случае смерти владельца отсылала последнюю волю в королевскую канцелярию.
Проверив сумки, ремни и оружие, мужчины выехали из ворот трактира. Сания по местному обычаю махала им концом длинного шарфа, свисающего с головы, а Саньо просто смотрел вслед. Вервиль знал, что оборачиваться нельзя, но сдерживался с большим трудом – маленькая самшитовая фигурка, сунутая Саньо взамен свитка, буквально жгла ладонь.
Базилиус уехал и даже не попрощался! – бухтела я про себя. – А Вервиль тоже хорош! И не пытался разыскать незнакомку из номера «Англеза»! – Тут мои глаза затуманились, все же образ бравого секретаря так долго жил в моем сердце, что любому его поступку сопутствовало оправдание и некий романтический флер. Так и представлялся черноволосый отважный красавец, отмахивающийся от неприятелей гусиным пером и чернильницей.
Вздохнув, я вернулась к насущным делам: еще «любимая» свекровь «порадовала» – попыталась вывезти из дома кучу предметов обихода, теперь прачки перестирывали кружевные скатерти, вываленные в пыли, а приглашенный ювелир цокал языком на покореженные статуэтки и приборы. Впору было сложить ручки и заплакать, но увы. Не успела я устроиться в мягком кресле, как в комнату через потайной ход ввалился всклокоченный Ангус:
