Дочитав, она подняла на него безмятежный, совершенно непроницаемый взгляд. Улыбнулась приветливо и безучастно идеальной фарфоровой улыбкой, холодной, как стакан с шербетом, подсунутый кем-то из прислуги. И суетливая толпа, хлопочущая вокруг, как-то незаметно растворилась, повинуясь то ли едва заметному движению бровей, то ли просто взгляду.
– Дядя пишет, что ваше искусство спасло его драгоценное здоровье, почтенный. Да хранят вас светлые боги, господин целитель.
– Мое имя Арвейд, госпожа. Арвейд Раэн. Помочь светлейшему ир-Дауду было для меня честью и удовольствием.
Почему она не спрашивает о брате? Ансар не стал писать о его ране, чтобы не беспокоить любящую сестру? А о нападении? Проклятье, стоило плюнуть на принципы и прочесть письмо… И Ансар хорош, мог бы предупредить, о чем не стоит ей говорить.
– Ваш светлейший брат тоже передает вам привет, госпожа.
Вот это уже было почти враньем – даже в висках предупреждающе закололо от такой, на грани лжи, правды. Они и виделись-то всего пару раз: сначала Надир долго отсыпался после исцеления, потом было не до разговоров, Раэн занимался остальными ранеными, а рядом всегда торчали бдительный джандар и пара охранников. Поговорить с племянником наиба по душам так и не вышло, разве что кошмары его, вроде бы, мучить перестали. Так что никаких приветов напрямую Надир сестре не передавал. Но наиб, высказывая традиционные благопожелания, обронил «от меня и Надира», и, значит, формально Раэн не солгал.
А у Наргис при имени брата снова дрогнуло невозмутимое лицо. Только неправильно как-то дрогнуло, мгновенно и неприязненно, словно тень набежала – и скрылась. И вспомнилось, что Надир ведь никогда не говорил о сестре, словно ее и нет на свете. Болтал без умолку о чем угодно: о стихах, дворцовых сплетнях, модной вышивке жемчугом и способах повязывать пояс, чтобы по узлу посвященные могли прочесть сердечные склонности… Даже об оружии как-то рассуждал, хоть понимал в нем не больше, чем его дядя в благовонных притираниях. Но только не о сестре, с которой, как твердит стайка приживалок и служанок, не расставался и жил душа в душу. Ах, как любопытно!
– Да пребудет с ним милость небес, – вежливо и совершенно равнодушно отозвалась Наргис, касаясь лба тремя пальцами во славу светлых богов. – Дядя пишет, что его болезнь задержала караван, зато теперь он отправится прямо в Гюльнару, заезжая только в те города, что будут лежать прямо на пути. Вы бывали в Гюльнаре, почтенный?
