— Нет, нет, — отмахнулась хозяйка и льстиво улыбнулась. — Начинать надо с самого лучшего.
Эра громко захлопала в ладоши. Неестественным пронзительным голосом стала нараспев повторять: — Просим, просим, просим…
Вслед за ней и остальные стали хлопать в ладоши и скандировать: “Лон, Лон, Лон, Лон”.
Поэт мрачно взглянул на Касс. Она поняла, что выражал этот взгляд: Лон умолял ее не портить отношения с хозяйкой дома. Касс выжала из себя подобие улыбки. Он, под гром аплодисментов, поцеловал ее в щеку.
— Как трогательно! — сообщила Эра. От избытка чувств, она даже слегка наклонила голову.
Аплодисменты не прекращались. Лон пошел к приготовленному для выступающих ложу.
Касс оглядела гостей. Все вели себя по образцу Эры, словно ничего не произошло. Внезапно Касс почувствовала на себе чей-то упорный взгляд. Она украдкой поискала того, кто смотрел.
Это был Орф. Он остановился в дверях так, чтобы отовсюду быть замеченным. Разболтанный, хмельной, Орф, казалось, едва управлял собой. Прилипшая ко лбу прядь теперь совсем съехала на глаза, что заставляло поэта поминутно откидывать голову, чтобы избавить зрение от назойливой помехи.
Лицо его выражало вызов всему миру. Чтобы не пошатнуться, Орф широко расставлял ноги, но все равно держался не слишком твердо.
Фадиты с ним не было. Видимо, ради демонстрации презрения к бывшему супругу она решилась ненадолго отпустить возлюбленного одного.
Возлюбленный же, освободившийся от опеки подруги, рассматривал Касс.
Касс снова почувствовала неловкость от собственной обнаженности.
Неожиданно его веки взметнулись вверх. Округлившиеся глаза нагло уперлись прямо ей в нос. На лице Орфа, кроме вызова, отразилось презрение. Этакое понимающее, снисходительное презрение. Впрочем, возможно, не конкретно к ней, а ко всему женскому полу.
Касс изо всех сил старалась не замечать Орфа и смотреть прямо, только в освещенный круг, в центре которого раскланивался Лон.
Поэт номер один достал из футляра свою теру. Привычным движением опустился на ложе, принимая изящную, свойственную одному ему позу, в которой линия наклона головы плавно переходила в линии шеи и плеч. Силуэт получался выразительный. Певец представлялся публике беззащитным, доверчивым и, одновременно, мужественным и суровым.
Не было в Атлантиде и колониях певца, который, взявшись за теру, не пытался бы ту позу повторить. Критики вдохновенно говорили, что она передает естество поэта.
Поза эта была на самом деле совсем не естественной, а придуманной, отработанной, отрепетированной в мельчайших деталях.
