Я попытаюсь, говорю. Но она уже не хотела больше сидеть рядом, прислонилась к стене и взялась за другую книжку.
Еще как-то раз, там у себя в подвале, вдруг как завизжит. Без всякого повода. Я вешал на стену картину, которую она закончила и хотела посмотреть, как это будет выглядеть на стене, а она сидела на кровати и вдруг как завизжит, прямо кровь в жилах застыла, я рывком обернулся и картину бросил и липкую ленту, а она смеется.
Что случилось? – говорю.
– Просто захотелось вволю повизжать.
Она была совершенно непредсказуема.
Всегда критиковала меня за то, как я говорю. Помню, как-то сказала:
– Знаете, что вы делаете? Видели, как дождь размывает краски? Вы делаете то же самое со своей речью. Вы лишаете слово цвета, как только собираетесь это слово произнести.
Это только один пример, как она со мной обращалась.
Еще как-то обвела меня вокруг пальца на тему о родителях. Целыми днями распространялась о том, как они, наверное, помирают от беспокойства и как низко с моей стороны ничего им не сообщать. Я сказал, мол, не могу так рисковать. Ну, как-то раз, вечером, после ужина, она говорит, давайте научу вас, как это сделать без всякого риска. Наденьте перчатки. Купите бумагу и конверты у Вулворта [20]. Продиктуйте мне текст. Поезжайте в ближайший город и отправьте письмо. Вас невозможно будет выследить. Магазины Вулворта разбросаны по всей стране.
Ну, она все приставала и приставала ко мне по этому поводу, так что я сделал, как она советовала, и купил бумагу и конверты. Вечером дал ей листок и велел написать:
«Я благополучна и вне опасности».
Она пишет и ворчит:
– Язык ужасный, но так и быть.
Пишите как велят, говорю.
«Не пытайтесь найти меня, это невозможно».
– Ничего невозможного в жизни нет, – говорит. Дерзит, как всегда. Я продолжаю:
«Обо мне хорошо заботится один из моих друзей». Потом говорю, вот и все. Теперь подпишите.
– А нельзя приписать: «Мр. Клегг шлет наилучшие пожелания»?
Ужасно остроумно, говорю.
Она еще что-то написала и протянула листок мне. Там было: «Скоро увидимся. Привет. Нанда».
Это еще что? – говорю.
– Это мое детское прозвище. Так они узнают, что это действительно я.
– Я предпочитаю «Миранда».
Для меня это имя было самое красивое. Она надписала конверт, и я вложил туда этот листок, а потом – к счастью – заглянул в конверт. На дне конверта лежал клочок папиросной бумаги, размером не больше чем половинка сигареты. Не знаю, как уж ей это удалось, наверное, она приготовила его заранее и незаметно вложила в конверт. Я развернул клочок и посмотрел на нее. Она – на меня, храбро так, не смущаясь. Откинулась на спинку стула и смотрит. Она написала на этом клочке мелко-мелко, острым каранда-
