3. Все тот же император Юстиниан учинил и последнее разграбление остававшихся в Афинах далеко не незначительных городских древностей. Если он для роскошного сооружения Св. Софии не постеснялся ограбить памятники греческих городов и в Азии, и в Европе, то само собой понятно, что и Афинам также пришлось поставлять в Константинополь колонны и мраморные плиты. Впрочем, в Византии сложилось предание, которое, по-видимому, превозносит афинян той эпохи, когда между ними более не зарождались новые Мнесиклы и Иктины. Юстиниан пришел в недоумение, не следует ли мраморные стены и полы в церкви Св. Софии сплошь покрыть золотом; за советом он обратился к двум афинским философам и астрономам — Максимиану и Гиеротею, а эти два мужа весьма благоразумно рассудили так: в отдаленные времена появятся такие обедневшие государи, которые разрушат собор Св. Софии, если он будет облицован золотом; если же собор будет только из камня, то простоит невредимо до самой кончины мира. Этому совету император и внял. Таким-то образом дальновидные афинские философы прорицали о времени, когда латинским крестоносцам, а позднее и туркам предстояло разграбить и изуродовать Гагию Софию.
Что касается судеб афинских памятников, то они, в общем, остались в неизвестности. Римлянин СРеа мог пытаться изобразить историю развалин Рима, но предпринять нечто подобное относительно Афин было делом невозможным. Церковь, дворянство и гражданство обставляли Рим все далее и далее новыми памятниками, в Афинах же не замечалось ничего подобного.
Скромная жизнь этого города не могла ни воспринять в себя, ни переработать заново памятников древности всей их полностью. Тогда как римляне после падения античного мира памятники древности неоднократно обращали в крепости, монастыри, церкви и даже частные жилища и непрестанно подновляли свой город с помощью древнего наличного материала, греки просидели сотни лет, безвестные в истории, под сенью развалин седой своей древности. Именно то обстоятельство, что в ничтожных Афинах отсутствовали деятельные силы, которые время от времени преображали Рим, говорит в пользу того, что город Тесея и Адриана надолго удержал первоначальный свой вид в полной неприкосновенности. Здесь, пожалуй, даже и христианство проявило большую снисходительность, нежели в других городах Римской империи. Если исключить несколько случаев разрушения художественных произведений и религиозных святынь, с которыми наиболее тесно сплачивались языческие верования, то, по-видимому, новая религия, преодолевшая язычество, овладела Афинами довольно мирно. Христианская община там никогда не подвергалась особенно тягостным преследованиям; равным образом в Афинах церковный культ, слагаясь, отнюдь не был вынуждаем скрываться в подземные катакомбы под прикрытие гробниц мучеников. Наконец, потребность в церквях и монастырях в Афинах далеко не сказывалась столь часто и обширно, как в Риме, служившем средоточием для всего западного христианства. Древние храмы Афин, превращенные в церкви, а в том числе самые красивые, по сей еще час показывают, насколько бережно их щадили при переделке в церкви. Если исключить Пантеон Агриппы и од-ну-другую из второстепенных древних святынь, во всем Риме едва ли найдется древнее сооружение, к которому бы отнеслись с таким почтением, как к пропилеям, к храмам, находившимся в афинской городской крепости или к так называемому храму Тесея. Можно даже подумать, что греки общественные украшения родного города оберегали с более живым художественным чутьем и более долгое время, чем римляне охраняли свои художественные богатства; по крайней мере, уже в V столетии в Риме беспощадному вандальству жителей принуждены были противоборствовать и благородный император Майориан своими законами, и готский король Теодорих своими рескриптами, вышедшими из-под пера Кассиодора.
