— Разве я вам не говорил: шо-о-уу! Барабаны и трубы! Карнавал вселенского шоу завладел миром. Затопил выше крыши! Песня и танец. Смех и Потоп! Ликование в горькой маске! Ниагара сквозь пальцы… Гольфстрим и торнадо… Без бомб и насилия. Никакого насилия! Только бой барабанов на празднике масок. Разум — растаял. Шоу-ууу!
«…Ландыши, ландыши! Светлого мая приве-ет…», — шелестела губами блондинка и слала кому-то воздушный поцелуй.
— Но воды-то не будет?
— Не будет! — добродушно улыбнулся в ответ Олег Игоревич, не смущаясь собственного откровения и облизывая губы… — Будет Красивое ожидание, только не надо говорить — чего… — и помахал блондинке-пластинке.
Данила отрешенно смотрел на шикарный интерьер ресторанного зала, на огромную и сверкающую рекламу на улице за окном, на далёкие купола над крышами. «Церквей-то, церквей понастроили — грехи, что ль замаливать?», — отчетливо произнёс Петруха из жизни-памяти.
Официант во фраке менял на столе приборы. Олег Игоревич продолжал говорить что-то и смеялся, сам себя слушая… Две девочки на диванчике за угловым столиком с двумя бокалами сосали тонкие сигаретки и оценивали мужчин…
Самая дорогая столица мира блистала сверкающими и дорогими машинами. Гудели в небесах над ней серебристые лайнеры из далёких стран. В шахтах могущественных банков перегружали банкноты и золото. «…А здесь ни у кого нет денег, их только передают из рук в руки…», — вспомнил слова таможенника. Газеты миллионами крутились в гудящих типографиях и выплевывались на улицы, как сосиски и пиво, как липучая жвачка ненужных соблазнов. И город жевал эти газеты и бросал под ноги на тротуар, в кожуру от бананов и на порванные презервативы. Все торопились и бежали мимо. Мимо витрин, стен, афиш, лиц… Мимо друг друга. Не слушая и отворачиваясь. Плача и смеясь… Никто никому не был нужен. Как не нужны были горы безвкусных продуктов, безумно красивых и дорогих платьев, математически совершенно составленных текстов и умных речей. Никому…
Олег Игоревич повернулся к громадному экрану настенного телевизора. Данила посмотрел тоже, но неожиданная слеза накатилась, настоящая, будто Антарктида была рядом: «…Смейся, дружище, смейся! — кричал Петька. — К этой жизни нельзя относиться всерьёз! — Он подмигивал, корча гримасы и улыбаясь рязанской своею рожей… Петруха-Петруха, ни пера и ни пуха… Со скалы далеко было видно море. Начальник экспедиции сказал речь. С соседней станции приехали поляки, и девочка-радистка беззвучно плакала, сжав ладонями рот. И парни потели, укладывая пирамидой холодные камни. Над Петиным мысом…»
