— А ревность? — спросил он, наконец подыскав в игонском языке подходящее слово.
— Ревность, ревность, — повторил Даалкин. — Не признак ли бессилия эта самая ревность? Деревья излечивают от нее.
Он встал и, подойдя к Анеме, жестом любящего отца взъерошил ее волосы.
— Дети воспитываются всеми «родителями». Их любят все. Со временем они сами выбирают себе тех, с кем им лучше и интереснее. И это не всегда их биологические родители. Я не первый, а третий отец Анемы, другими словами, я помог ей выйти из отрочества. Первый отец дал ей жизнь, второй — провел через детство. Вам понятно?
Йоргенсен утвердительно кивнул.
— Анема будет красивее матери. Я иногда сожалею, что не прихожусь ей биологическим отцом. Это — одна из величайших проблем нашего общества. Сколько времени мы бы выиграли, если бы в ребенке одновременно сочетались гены нескольких родителей, их наиболее благоприятные черты. Надеюсь, нам удастся решить и эту проблему.
«Это — идея биолога, генетика, ученого, стремящегося разумно управлять природой», — подумал Йоргенсен. И это в то время, когда ученые Федерации в своих тайных лабораториях замышляли преступления против жизни. Этот человек был иным. Он слишком любил жизнь. Во всех ее проявлениях. И искал средства сделать ее еще более яркой. Общество Далаама не было утопическим, оно не походило на какой-то застывший в своем совершенстве рай. Этот мир постоянно менялся и развивался. Он решал проблемы будущего, а не одну-единственную проблему вечного сохранения настоящего по образу и подобию прошлого.
Йоргенсену стало ясно, почему Федерация страшится Игоны. Он ощутил, как заныли старые шрамы. В словах Даалкина была доля правды. Йоргенсен принадлежал к миру одиночек, привыкших бороться против всей Вселенной, к миру безмолвных и печальных. Он не мог вынести прямого взгляда Анемы. Его лицо залила краска стыда.
Он даже не знал, о чем говорить с ней, а ведь у него за плечами культура тысяч миров и тысячелетий. «Неужели я так и останусь нем как рыба перед этой золотоволосой девушкой?»
— У вас есть еще вопросы? — спросил Даалкин, отрывая его от горьких мыслей.
— Нет. Пока нет. Мне надо подумать.
— Хорошо, — согласился Даалкин. — Мы встретимся позже. Деревья передают мне странную информацию.
Его толстые губы сложились в хитрую усмешку. Неуловимо гибким движением он скользнул к двери и исчез.
Четыре игонских дня Йоргенсен бродил по Далааму. Иногда один, иногда в сопровождении Анемы. Туземцы почти не обращали на него внимания, хотя были вежливы и гостеприимны. Они не задавали никаких вопросов. Но из отдельных бесед Йоргенсен понял, что они лучше разбираются в делах Федерации, чем он в делах Игоны. Однако нигде он не видел никаких следов аппаратуры, способной перехватывать сообщения Федерации. На Игоне отсутствовала всякая техника.
