Работать в поле оказалось весело, хотя и не очень-то легко. Женщины и мужчины постарше под руководством Маргариты Васильевны собирали и тут же перебирали урожай, более крепкие мужчины и парни под командованием Петра Анатольевича таскали полные мешки. То тут, то там раздавались смех и шуточки, частенько скабрезные, но все же не переходившие грань приличия, а то и песни. Тетя Маша, взяв в помощницы Кью, готовила обед на полевой кухне, и вышел тот обед вкуснее, чем в самых дорогих ресторанах.
После обеда мы снова, уже не так бодро, но все же весело, отправились на поле, на котором вскоре началось оживление: Петр Анатольевич, на время оставив Андрея Ивановича руководить грузчиками, пошел фотографировать своих подчиненных. Это, как я вскоре поняла, была конторская традиция – делать «картофельные» фотографии сотрудников.
– Эй, Хаук, собирай своих, вы у меня сегодня не отвертитесь, как в прошлом году, все в объектив попадете. На-та, вы тоже к ним, это ведь ваша команда, нечего скромничать в сторонке.
Через несколько минут он составил из нас композицию «доблестные борцы с урожаем», и мы, грязные, потные и несколько недовольные, улыбнулись камере дорогого фотоаппарата.
– Все, ребята, ждите файла с фотками. – Петр Анатольевич, махнув рукой, побежал к женщинам из отдела обслуживания, а мы, успевшие за эти несколько минут немного передохнуть, вернулись к работе.
Тяжелая работа все же не была неприятной, ведь работали все и для себя, поэтому ноющие руки и спины не мешали вечером, на обратном пути, смеяться и уже всем вместе горланить песни, да так, что автобусы качались. Все же в чем-то древние традиции верны: такие полевые работы не утомляют душу, как сиденье в душных офисах, а дарят радость хорошо выполненного дела.
* * *
К вечеру четверга мы все же подустали. Это только кажется, что собирать картошку легко, а на самом деле тренировка похлеще всяких фитнесов: наклон, разгибание, подкопка лопатой и переборка клубней, от которой пальцы к вечеру корежит, как от артрита. А тут еще погода, все лето бывшая мягкой, теплой и с дождиками вовремя (в моем мире, я это отлично помнила, лето две тысячи семнадцатого было не очень хорошим), начала портиться: небо нахмурилось, опустилось пониже, и стало сыпать чем-то немногим крупнее тумана. Тепло, но душно, сыро и на нервы действует. Так что песен в автобусе уже не пели, а тихо разговаривали, довольствуясь в качестве собеседников соседями по лавке. Мне повезло – я сидела лицом к соседям. Рядом со мной ехал Хаук, а напротив расположились Лаки и Павел Иванович, настоявший на том, что он «не развалится всего от одного дня в поле» и «дайте же молодость старому человеку вспомнить, на девушек посмотреть». Теперь старый ученый беседовал с парнями, а я слушала, не вмешиваясь в разговор, касавшийся, в основном, теорий пространства и влияния экспериментов исконников на людей. Павел Иванович долго слушал Хаука, потом заговорил сам:
