— Хотя, конечно, давно все быльем поросло. — Зеленоватые, обычно сосредоточенные в себе глаза деда вдруг остро сверкнули из-под лохматых бровей. — А вот родители твои помнят, однако. Вечером, когда припозднятся из школы, боялись ребятишки поодиночке ходить через овраг этот. Разно рассказывали на деревне. Будто в темноте над могилой его огонь светится.
— Над чьей над могилой?
— Да Мазуненка же.
Тень от тополя подвинулась. Михеич поднялся, пересел на пенек.
— Ямы около мельницы знаешь?
Саня кивнул, подошел ближе к деду, опустился перед ним на нагретые кустики белого клевера.
— В грозу мы в тех ямах, в конопле, прятались.
— Раньше на том месте Полыгалов жил. Мельник. Дом восьмистенный имел, амбары, конюшни. Вокруг всей связки тополя шумели. Одних лошадей, считай, до десятка держал. Вот Тимка в работниках у него и трубил…
В воскресенье аль в праздники ребятишки, бывало, кто при отце да при матери рос, бегают на поскотине, шарные палки гоняют. А Тимке и в праздники находили работу. Морды из ивы плел, за скотиной смотрел, конюшни чистил, да мало ли… Потому и рос заморышем. Лицо бледное, в щедринках. Оспа его в детстве клевала. Щедровитым и звали. Волосы черные, кучерявые, скатались так, что не расчесать.
А как сбежал Полыгалов, общество наняло своего мельника и Тимофея к нему в помощники определило. Смотрим, начал парень расти. Да и то, что дивиться — хлеб стал есть досыта да волю узнал. За какие-то года три такой парень выправился, высокий да плечистый, космы свои постриг, и угрюмости как не бывало. Да еще выучился на гармони играть — от Полыгалова гармонь-то осталась. Девки заглядываться стали. А в двадцатом-то годе… Ох и лихой этот двадцатый выдался. Засуха навалилась страшенная. Смерть начала косить людей. Целые семьи вымирали. А кулаки что же? Попрятали хлебушко. Вот в ту лиху осень и приехал в наш Емаш отряд из Перми. У кулаков излишки хлеба, стало быть, отбирать начали. А с продотрядовцами ходил Тимка Мазунин, как комсомолец. Партийцев в те поры в деревне не было, воевали далеко от дома. Тимка ж на мельнице робил. Знал, у кого сколь намолото. Так-то и так, говорит. Ищите. У вас, говорит, Демьян Евстафьевич, еще пудов семьдесят быть должно. И находили. То в поденнице, то на чердаке, либо в подвале. Лютую злобу затаили на него тогда богатые мужики. Особливо харинские. Они и в мирное время что ни праздник, то драку затеют. Звери лютые весь этот харинский пород был. Не раз пытались они свести счеты с Мазуниным. И в тот раз, как, проводив продотрядовцев, он из волости возвращался…
