— Что это, интруд?
— Доход Петрович, значит, индивидуальный труд. Я когда на Воркуте дошла, меня в Инту списали.
— Почему же ты дошла?
— В шахте работать не хотела, вот меня по бурам и таскали, а тем, известно…
«В законе она, работать не положено», — вспомнила Надя и сказала: — Сколько тащимся, и все лагеря да лагеря.
— Считай, от самого Горького: Унжлаг, Каргополлаг, а уж от Котласа сплошь лагеря, до самой Воркуты одни вышки да проволока.
— Что ж ты Рыбинск, Манюня, забыла? — напомнила Лысая.
— А Норильск? А центр вселенной Магадан?
— А Экибастуз?
— А Тайшет? Караганда?
— А Потьма? Темняки? — понеслось со всех сторон.
— Ну, будет вам, все равно всех не сосчитаете, — сказала Манька.
— Сколько же там народищу! Можно подумать, что на воле и людей нет! И за что только? — поразилась Надя.
— Тебе сколько лет-то?
— Девятнадцать скоро, а что?
— За что взяли?
— Чего взяли? — не поняла Надя.
— Ну, посадили за что?
— Да, в общем, ни за что!
— Вот и они ни за что!
— Как? Ведь там почти все политические, я слышала!
— Ну и чего? Некоторые в оккупации были, кто анекдотец стравил или ненароком Сталина ругнул, да и просто колхозную корову блядью обозвал. Вот тебе и срок. Контрреволюция!
— Известно ведь, нельзя против Советской власти болтать… — и еще хотела сказать что-то, но запнулась: таким насмешливо-уничтожающим взглядом посмотрела Манька, что слова застряли в горле.
— Дурочка ты, я вижу!
— Почему это? — обиделась Надя.
— Ты маму свою всегда слушалась?
К чему это она клонит?
— Нет, не всегда.
— Вот и они отца родного не слушались! — в голос заржала Манька, довольная своей шуткой, и, сощурив свои лошадиные блестящие глаза с прямыми ресницами, добавила:
— Я вот тебе чего посоветую: ты лагеря не считай, бесполезняк, труд напрасный, а то на моей бытности парню хорошему срок навесили. Довесок. Он в своем бараке возьми да ляпни вслух: «Земля, говорит, наша родимая, Россия-матушка, вся проволокой обмотана, да, видно, мало показалось, в Казахстан, да на Север полезли вышки. Спасибо, говорит, отцу родному Сталину. Не оставил ни чукчей, ни комяков без лагерей. Тысячи-тысяч послал Север осваивать». Через час его к оперу вызывают. Кум ему и говорит: «Что, Епифанов, подсчитал, сколько лагерей?» Тому придурку отказаться надо было, а он: «Да нет, гражданин начальник, разве их перечтешь? Срока не хватит». А кум ему: «Тебе, Епифанов, и правда мало дали, не успеешь пересчитать. А я тебе срочок добавлю, чтоб успел». И что думаешь? Добавил, падло, пять лет и на пятьсот первую стройку отправил.
