Двери лифта открываются. Паркинг пустой и плохо освещенный, как и положено.
Идеальная ловушка.
Этот хам Мартен мог бы и подождать меня!
Хлоя быстро оглядывает стоянку, не решаясь выйти из лифта. Потом сосредоточивается и твердым, не знающим колебаний и жалости голосом приказывает себе:
– Не будь смешной! Ты уже не девчонка.
В результате она покидает временное убежище, отваживаясь выйти на открытое пространство. Челюсти сведены до боли, которой она не чувствует, кулаки сжаты, шаг слишком быстрый.
Ее седан уже виден, дистанционный пульт давно в руке. Поворачивает голову, осматривается вокруг, не замечает ничего подозрительного.
Она садится в «мерседес», тут же запирает дверцы. Положив руки на руль, переводит дыхание, прежде чем тронуться с места. Достает из бардачка свой бейджик и наконец выезжает с паркинга.
Вот, у нее получилось. Не так уж было сложно. Все дело в силе воли.
Прокладывая путь сквозь плотный поток машин, она пытается расслабиться. Классическая музыка, обогрев на двадцать четыре градуса. В этом роскошном пузыре она чувствует себя в безопасности. Но рано или поздно из него придется выйти. На мгновение она задумывается, не провести ли ночь в гостинице.
Проезжая мимо «Меркурия»[7], она колеблется.
– Исключено. Неужели я поддамся панике!
Мне не следовало днем уходить из ресторана. Я должна была позвонить Бертрану и извиниться. Попросить побыть со мной этой ночью. Умолять даже.
– Умолять его?.. Что я за ничтожество!
Пока она стоит на светофоре, перед ее глазами возникает лицо Кристофа.
Страсть ее жизни?.. Страх ее жизни. Ненависть ее жизни.
Пять лет, проведенные рядом с ним. И в качестве жалкого эпилога – месяц в больнице для нее и два месяца в тюрьме для него.
Кристоф. Высокий, внушительный. Как Тень.
Она закрывает глаза, не видит, как светофор переключается на зеленый. Разъяренные гудки возвращают ее на землю. Она побывала в аду.
Это он. Это Кристоф. Он вернулся, он хочет покончить со мной. Отомстить, убить.
Ему всегда нравилось терроризировать меня, нравилось, когда я в его власти.
Она замечает, что плачет горючими слезами.
– Ты вернулся, говнюк! Хочешь заполучить мою шкуру, да?
Она вопит в пустоту. Никто ее не слышит. Никто ее не понимает. Она одна, до ужаса одна.
Нет. С ней страх. Въевшийся в саму ее плоть. Он течет в ее венах, бьется в висках, делает влажными лоб и руки. Он живет там, у нее внутри.
Уже очень давно.
* * *
Обычно она торопится домой. А этим вечером она ехала медленно. И даже сделала несколько лишних крюков.
