— Вы поймите, что больному психически человеку важно выговориться, нужно, чтобы кто-то его выслушал и посочувствовал. Я потерял немного времени, зато теперь она не будет отрывать других от работы.
Случай с Копейкиным был другим, но и здесь требовалась, прежде всего, выдержка. Передков пояснил, что раз есть погибший, то прокуратура обязана найти виновного, а для этого опросить всех свидетелей смерти.
— Но все же видели, что никто его не убивал, — возмутился Копейкин.
— Это, смотря с какой стороны смотреть. Но мы вас приглашаем в прокуратуру как свидетеля, — добавил Николай Николаевич и положил на стол повестку.
Так начиналась его новая работа. Дело с Копейкиным-Айгниным простым быть не могло. Но обвинить его в убийстве словом и получить признание в этом самого обвиняемого удалось уже в ходе следствия.
Копейкин, не подозревавший о том, что его военное прошлое известно следствию, пришёл в прокуратуру, будучи уверенным в смехотворности дела. И даже узнав, что все, кто стоял в очереди для сдачи стеклотары, обвинили именно его в насмешках над выпившим человеком, узнав о медицинском свидетельстве, утверждавшем, что человек погиб не от удара ящика, а за секунду до этого от разрыва сердца, даже после этого он не злился, а смеялся, говоря:
— Да вы что серьёзно меня хотите обвинить? Да мало ли кто и что говорит кому-то? Вон я слышал, что в кабинетах начальников люди в обморок падают.
Никто же начальников за это не судит. Японцы так даже придумали на этот случай делать чучела начальников, чтобы подчинённый, придя домой, мог бы это чучело избивать, как хочется, вместо начальника, то есть выпустить пар из себя. Так что? Я и знать-то не знаю этого Лёшку. Тут даже мотива преступления нет. На что он мне сдался?
— Ну, как же так? — Невозмутимо спросил Передков. — Свидетели утверждают, что последними словами Лёшки, как все его называли, были обращены к вам: «Это ты там был», а мы знаем, гражданин Айгнин, что вы там действительно были.
Это напоминало выстрел по мишени в самую десятку. Улыбавшееся прежде лицо просто свидетеля от неожиданности замерло в изумлении и тут же опустилось, осунулось, побледнело, превратившись сразу в лицо подследственного. По лицу было видно, что обладатель его понял, и почему его вызвали, и что о нём известно гораздо больше, так что скрыть ничего не удастся, и что теперь он отсюда не выйдет, а жизнь фактически кончена.
Если они докопались до самого начала, то спорить становилось бессмысленным. И он рассказал о том, как, будучи почти девятнадцатилетним юношей, когда началась война, боясь, что его призовут в армию, он саданул себя по правой ноге топором, но, не перерубая, а вскользь. Рана получилась внушительная и долго не заживала. Его не призвали, а тут и немцы пришли. Он, конечно, не предполагал, что фашисты будут разбиты, и потому пошёл в полицаи. А кто тогда знал, что будет потом? Спросили бы сегодняшних женщин, которые были тогда девками. Сколько их вешалось на шеи немецким солдатам в Ялте, чтоб только покормили, да не отправляли в Германию, а сейчас живут припеваючи с хорошими мужьями и детьми, ничего не подозревающими об их прошлом?
