Это, однако, не изменяло того факта, что марксизм в целом, помимо редких исключений, только подтверждавших правило, был упрощен и превращен именно в «марксизм II Интернационала», «вульгарный», банально механистический марксизм, далекий от философии, эволюционистский, упрощенно объясняющий, к тому же зачастую в терминах позитивистского сциентизма, необходимость законов исторического развития.
Вслед за этим Артур Розенберг расширил совокупность поставленных Коршем проблем и попытался ответить на главный вопрос о связи учения Маркса и Энгельса с марксизмом II Интернационала. Прежде всего следовало вскрыть действительную политическую «неверность» негативного радикализма II Интернационала по отношению к революционной «Realpolitik» (реальная политика – нем.) Маркса и Энгельса. Революционная перспектива выродилась в политику, учитывающую в основном профессиональные требования промышленных рабочих, в политику, недооценивающую проблему социально-политических союзов, кристаллизовавшую в конце концов учение Маркса и Энгельса в ряд «принципов». Но тут был еще один вопрос: в своем соединении с рабочим движением марксизм как бы прошел через многочисленные фильтры. Партийные аппараты не были чем-то нейтральным, они отражали коллективную психологию широких рабочих слоев и кончали тем, что искали в марксизме лишь орудие пропаганды, способствующее осуществлению непосредственных задач политической борьбы.
В марксизме [деятели европейского рабочего движения] «нашли орудие резкой критики существующего капиталистического строя, доказательство того, почему при капитализме рабочие всегда эксплуатируются и что эту основную реальность невозможно изменить до тех пор, пока капиталистическая общественная система не будет заменена социалистической. Марксизм объяснил европейским промышленным рабочим в чем заключается значение их класса и предстоящую им в настоящем и будущем историческую задачу» [9].
Но распространившийся и ставший партийной идеологией марксизм в то же время «утратил все свои революционные и практически-политические элементы» и превратился в нечто вроде религии.
Несколькими годами ранее Антонио Грамши, находясь в фашистском застенке и размышляя о воспринятых в юности формах марксизма, с таким пылом защищаемых им в рядах ИСП, пошел еще дальше, задаваясь вопросом: каковы источники «философии Пустомели»? Как философия практики приобрела оттенок детерминизма и фатализма?
«Когда в ходе борьбы утрачена инициатива и сама борьба начинает отождествляться с рядом поражений, – писал Грамши, – механистический детерминизм становится замечательной силой морального сопротивления, сплочения, терпеливой и упорной настойчивости. „На какое-то время я потерпел поражение, но обстоятельства работают на меня в перспективе и т.д.“. Реальная воля заменяется актом веры, некой рациональностью истории» [10].
