И тогда… тогда он подошел к карнизу, переступил через ограду, взял наган за дуло и кинул вниз. Потом сделал еще шаг, крикнул: «Будьте вы прокляты!» — и ступил в воздух.
Мне показалось, что он не падал, а будто медленно проваливался вниз, сначала как стоял, головой вверх, потом как-то неловко изогнулся и все тянул, тянул одну руку, словно хотел удержаться за что-то. Тут меня самого закачало, я сел на крышу и закрыл лицо руками…
Уходит в темноту лицо Степана.
Освещается стоящий по другую сторону стенда Горовский. Голова у него перебинтована. Он прикасается рукой к повязке, чему-то улыбается и говорит:
Г о р о в с к и й. Вообще-то рана моя уже зажила, и я могу обойтись без повязки. Но снимать мне ее жаль. Пусть все видят, что я пострадал от руки классового врага! Когда меня принимали в комсомольскую коммуну, по поводу этих пролетарских и буржуазных классов возник спор. Степан кричал, чтобы я публично отрекся от своих дворянских родителей. Я объяснял, что из родителей у меня жив только отец и никакой он не дворянин, а простой военный врач. «Все равно офицер! — кричал Степан. — Белопогонник!» И тогда в спор вмешался Леша Колыванов и объяснил Степану разницу между строевым белогвардейским офицером и врачом. В коммуну меня приняли, но — странное дело! — я почему-то начал стесняться отца, навещал его украдкой и каждый раз, когда мы вместе выходили из дому, просил его надеть штатское пальто. Но отец ни разу не согласился и ходил по улицам в шинели и фуражке с кокардой, высоко поднимал голову и распрямлял плечи. А я, наоборот, сутулился, отворачивался от прохожих и прятал лицо в поднятый воротник. Отец смотрел на меня недоумевающе и грустно и еще выше поднимал голову, а я горбился еще больше, мне было стыдно, но ничего поделать с собой я не мог! И тогда мне казалось, что прав Степан!
Г л а ш а (появляясь у стенда). Да не прав он! Не прав!
Г о р о в с к и й. Это ты теперь так думаешь. А тогда, что бы он ни сделал, — прав!
Г л а ш а. Нет, Женя! Не так все… Когда его взрослые парни в кулачные бои звали, я им гордилась. Девчонка ведь совсем была! А потом мне его драки ненавистны стали! И все равно, когда он приходил во двор с синяками и смывал у водопроводной колонки кровь под носом, мне становилось и жалко его, и досадно, что кто-то оказался сильней. И потом ты в комсомоле без году неделя, а Степан вон еще когда!.. Не сразу ведь я поняла, что кто раньше, кто позже — все равно вместе! Не в очереди за селедкой стоим!…
