Вот в этом-то труде твоем над собою при помощи благодати и произнесется, наконец, в сердце Единому Богу и тебе слышное слово: «надобно же, наконец; итак, сейчас начну». Видимо, что это есть заключение; но по каким законам и из каких положений оно выводится, никакая наука определить не может. Все предметы рассуждений предыдущих могут быть ведомы ясно, а заключения того может и не быть. Бывает даже так, что иной все те предметы так сильно излагает в слове, что от действия их десятки и сотни доходят до того заключения, а у него самого оно не произносится в сердце. И того никто не может сказать, кто тут действующий — благодать или свобода, ибо бывает, что благодатное действие туне проходит и все усилия свободы остаются бесплодными. И та и другая сочетаются непостижимым для нас образом, сохраняя, однако ж, каждая свою природу. Можно так сказать: свобода предает себя, благодать приемлет и проникает ее. Отсюда — сила желания: «так, сейчас за дело».
Вот, наконец, склонился человек на сторону добра, готов вступить на этот святой путь, готов ходить в добрых делах богоугождения; но в это мгновение вся бездна зла, крывшаяся в сердце, возметается, как прах, и стремится опять покрыть всю душу. В минуту возбуждения и склонения грех молчит, как будто не до него касается то, что происходит у человека; но теперь, когда хотят его попрать, он, тысячеглавый, как называет его св. Лествичник, тысячи воплей испускает на человека, замышляющего сие. Подобно тому, как пробудившийся пока думает еще только встать, — все в теле у него спокойно. Но лишь только положит он встать самым делом и мало напряжет мышцы — все боли в теле, которые дотоле не беспокоили, теперь дают о себе знать и поднимают жалобы. Так и у склонившегося на благодатный зов греховные боли молчат, пока он доходит до сего склонения; но как только положит он приступить к делу, все эти немощи поднимают тревогу — сильную и смутительную. Помысл за помыслом, движение за движением поражают бедного человека и влекут назад; нападая без всякого порядка со всех сторон, охватывают душу и погружают ее в волнении своем. Все доброе у человека держится как бы на волоске, и сам он поминутно готов оторваться от того, чем держится, и снова погрузиться в ту же среду, из которой восхотел выйти. Одно спасает его — та сладость, льгота и отрада, которые вкусить удостоился он в момент возбуждения, и та крепость, которую ощутил он, когда изрек в сердце: «Итак, сейчас начну». Кто видел, как малая искра туда и сюда носится в дыме, но все еще как бы стоит за себя, или как малая частица дерева бросается волнующейюся струею то вверх, то вниз, то вправо, то влево, — тот имеет в этом образ того, что бывает в сию минуту с благим желанием человека. Не в душе только смятения, но и кровь вся волнуется, бывает даже шум в ушах и туман в глазах. Нетрудно понять, что такое восстание не от греха только, живущего в сердце, но паче от родителя всех грехов — диавола, который не может оставаться покойным, когда появляется такой возмутитель в его царстве. Святитель Тихон говорит: «Когда грешник, благодатию Божиею подвигшись, начинает каятися, то сретает его различное искушение. Начнет человек ко Христу приступать, а сатана вслед его женет и отвлекает от Христа, запинает и различные простирает сети». У нас рассказывают о привидениях — и страшных, и прелестных, какие встречают добыватели какого-то цветка для отыскивания кладов; этот психологический миф лучше всего изображает все хлопоты диавола, чтобы отвлечь человека от доброго намерения купить бисер многоценный или достать сокровище, сокрытое на селе.
