— Сколько же это может продолжаться? — прохрипел старик, сидевший на полу вагона, рядом со мной.
— Смотря, о чем ты говоришь, отец — сухо отозвался я.
Старик почесал густую бороду и жалобно взглянул вверх. Что он хотел увидеть в потолке вагона, я не знаю.
— Проклятое поколение. Они тоже наши дети! Сколько же еще люди будут ненавидеть, и истреблять их!
Меня удивило заявление старика. Я знал, что были такие люди, кто жалел этих детишек, но лично встречал таких редко. А жаль. Ведь я разделял его чувства. Вокруг и так слишком много крови, а эта бессмысленная травля ничего хорошего не обещает.
— Я понимаю тебя, старик. Но люди трусливые твари и не примут то, чего не понимают или не могут подчинить.
Я взглянул на сидевшую рядом Диану. Она грустно смотрела перед собой, но взгляд её направлен был куда глубже, чем я мог себе представить. Она так и не простила мне моей вылазки в длань света. Хотя я и не заслуживал прощения.
— Подчинять беззащитных детишек? Жаль, что я дожил до таких времен.
— О чем ты? Они не такие уж и беззащитные.
Он взглянул в мои глаза и легонько улыбнулся:
— Эта сила ни что. Неважно на что ты способен, пока твое сердце уязвимо. Они, прежде всего дети, коих насильно опутали паутиной презрения, не сделавшие ничего, за что их стоило бы ненавидеть.
— Только вот люди давно об этом забыли, спрятавшись за свои собственные выдумки — прошептала Диана.
Лишь стук колес вагона прерывал нависшую над троицей тишину.
— В соседнем вагоне убили уже двоих проклятых — прошептал старик — сердце кровью обливается, стоит только подумать об этом.
— С чего ты взял? — вздрогнула Диана.
— Мне один болтливый вояка из сопровождения рассказал.
Девушка стиснула зубы. Её задевала эта ненависть к тем, кого приговорили к той же участи, что и её.
— Саммит ведь прошел уже? Что же они решили? — произнес я, глядя на старика.
— Ничего конкретного, как и ожидалось. Было много споров — начал он — Кто то и вовсе открыто предложил использовать этих детей как оружие. Но идея была отклонена.
— Это бесчеловечно! — воскликнула моя спутница.
Двое стоявших у ворот грузового вагона военных из сопровождения переглянулись.
— Да. И мне горько осознавать, что поводом для отклонения этой затеи был вовсе не гуманизм. Все эти «белые воротнички» просто побоялись, что не смогут контролировать детей. Поэтому с перевесом в один голос предложение отклонили — закончил старик.
— Неужели на этом все и кончится? Саммит ничего не изменит? — задался я вопросом вслух. Он был адресован не себе или старику, а скорее, куда-то в пустоту.