Лицо войны | страница 34



Догоняя его, Карташев различил серые рейтузы с красными кантами и немецкие сапоги: «да, ведь, это „мой немец“», — мелькнула у него мысль.

— Ей, Карл Иванович, — крикнул солдат, хлопая немца по плечу, ты чего же это, братец, всю солому-то упер… надо, брат ты мой, поделиться!..

Немец остановился, как вкопанный, и уронил на землю от изумления всю охапку соломы.

Он глядел на Карташева испуганными глазами, не понимая, конечно, ни слова…

Но солдата это не смущало.

— Я говорю: солому-то надо поделить, Карлуша… Не фасон это… все мы честь честью «по воду» ходили, а ты вдруг всю солому забрал и тягу… уступи землячкам!..

Немец, видимо, был рад даже вовсе отказаться от соломы, лишь бы спасти шкуру и пятился назад молча, глядя на солдата испуганно и жалобно.

— Уступаешь, значит, — понял Карташев, — ну, ладно, Карл Иванович, иди брат, за это с Богом… товарищ ты хороший, хоть и немец…

И, взвалив на плечи солому и подхватив оба ведра, Карташев продолжал свой путь по темной улице в поле, к безмолвным русским окопам, оставя немца одного посредине пустого, покинутого двора…

* * *

И вот, наконец, бездействие окончилось. Издалека пришло приказание и ранним утром в русских окопах, едва забрезжил рассвет, больной, бледный осенний рассвет, защелкали одиночные сухие выстрелы из винтовок и заговорили быстрой прерывчатой скороговоркой пулеметы…

Разрасталась быстро и последовательно страшная симфония крови и смерти, вплетались в нее все новые голоса и гулкими басовыми нотами, наконец, загудели далекие артиллерийские орудия. И нараставший вой приближающихся снарядов, грохот пушек, дробь назойливая и долбящая пулеметов, вместе с лукавым пеньем незримых пуль, все эти звуки сливались в один гул, в котором тонули отдельные голоса людей, возгласы торжества и смерти!..

Нервы уже притупились…

Руки автоматически делали свое дело, заряжали и вскидывали винтовку к плечу, глаза улавливали в серой мгле утра темные, высовывающиеся словно из-под земли силуэты врагов, а душа была уже так чужда, так далека чувству самосохранения и ужаса, что о падающих поминутно людях даже не было мысли, что они больше не встанут уже никогда…

Когда пошли в штыки, выскочив на высокий бруствер, все сразу смешались в один поток, неудержимый и всесокрушающий, Карташев оказался впереди других, он не помнил, как пробежал открытое поле, над которым жужжала стальная саранча, как ворвался вместе с товарищами в глубокие окопы немцев, как бил направо и налево и штыком, и прикладом и очнулся только, вдруг увидев перед собою знакомое лицо толстого немца, ходившего каждый вечер к колодцу.