Глубокой ночью в их спальне прозвучал гудок парома, направлявшегося в Борнхольм - балтийский остров, откуда была родом бабушка Герды. Герда все дольше лежала без сна, думая о Лили. О её деревенском лице с трепетными губами, о её водянисто-карих глазах, таких, что Герде казалось, будто они на грани слез. Она думала о мясистом носике Лили, с которым она каким-то образом выглядела как девушка, в которой все еще растет женщина.
Лили оказалась даже более скрытной, чем Эйнар. По крайней мере, так казалось первое время. Ее голова была опущена, когда она говорила, а иногда она была так взволнована, что вообще не могла говорить. Когда ей задавали такой простой вопрос как “Вы слышали о страшном пожаре на причале торговой компании королевской Гренландии?”, она смотрела на Герду, затем на Анну, и отворачивалась. Лили предпочитала писать записки и раскладывать их по всей квартире. Оставляла открытки, купленные у слепой женщины за пределами железных ворот на шкафу из морёного ясеня, где хранилась одежда, или на маленьком выступе мольберта Герды.
“Я ни с кем не знакома на балу. Ты действительно думаешь, что я должна пойти?”. “Справедливо ли оставлять Эйнара? Не будет ли он возражать?”
И однажды: “Я не думаю, что я достаточно красива. Пожалуйста, порекомендуй мне что-нибудь”.
Герда отвечала на записки, оставляя их у миски с грушами, прежде чем выйти из квартиры:
“Слишком поздно. Я уже сообщила всем, что ты приехала. Пожалуйста, не волнуйся, все знают, что Лили - кузина Эйнара из Блютус. Некоторые спрашивали, не нужно ли тебе сопровождение, но я сказала, что ты не нуждаешься в этом. Ты же не против, не так ли?“
По вечерам Герда и Эйнар ужинали с друзьями в своем любимом кафе, расположенном вдоль канала Ньюхавн. Иногда Эйнар пьянел от аквавита и по-ребячески хвастался успехами одной из своих выставок.
- Все картины хорошо продаются, - говорил он, напоминая Герде Карлайла, бесконечно хвастающегося своими успехами в геометрии или щедростью нового друга. Но разговоры Эйнара смущали Герду. Она старалась не слушать, когда обсуждались деньги. В конце концов, что можно было сказать? Разве они могли делать вид, что это не имеет значение ни для одного из них? Она свирепо смотрела на Эйнара через стол, где на плоском блюде лежали лососевые кости, а также целые куски маслянистой рыбы.
Она не рассказывала Эйнару, что отец отослал ее в Данию, доверив ей переводимые в конце каждого апельсинового сезона доходы на счет “Лэндманс Банкен”, и не из эгоизма, а потому, что беспокоилась, что превратится в человека, который не принесет удовольствия компании. Она могла бы купить весь дом, в котором они живут, но не могла сказать об этом Эйнару, который каждый месяц с небольшим сожалением доставлял чек за аренду клерку в “Лэндманс Банкен”. Герда знала, что это было ошибкой, но как она могла исправить это сейчас?
