Всё бы хорошо, но душой Александр чуял, пошлёт его сызнова государь в Рим за невестой, и огорчался. Трудная дорога, особенно морем, когда корабль на волнах болтало и швыряло. Тогда Саньку до самого нутра выворачивало. А Фрязину всё нипочём, будто в колымаге едет.
Жена Александру досталась хозяйственная. Везде поспевала — и дома, и на огороде. Ко всему куры и поросёнок в садке. Санька не нарадуется: за что ему такое счастье?
А вот молодого великого князя в доме не привечал. Не забыл, как из Вологды ехали и заночевали на подворье служилого дворянина, бывшего в ту пору в походе…
Дел у Александра всего ничего: коня выведет, почистит и, оседлав, уезжает на службу, какую с дворянами несёт. Иногда посылают его с грамотой в другое княжество. Тогда Санька из Москвы на неделю-другую отлучается.
Особые хлопоты выпадали на последние осенние дни, когда государь объявлял военный сбор.
Тогда бояре со своими слугами выезжали на Ходынское поле. Здесь же выстраивалась княжья дружина и дворянские полки.
Государь вместе с великим князем Иваном Молодым объезжали войско, придирчиво осматривали коней бояр и их людей, какая на них броня и оружие.
Смотр проходил весь день, и Иван Третий либо наказывал бояр, либо хвалил, а дворянам жаловал земельные наделы. Александру досталась земля под самой Москвой. Настя её крестьянам под оброк сдала…
Радоваться бы Саньке, да повстречался ему Фрязин и огорчил:
— Видать, предстоит нам вскоре, Александр, сын Гаврилы, в Ватикан отправиться…
Парсуну Иван Третий рассматривал сначала один, затем с сыном. Советовался с владыкой Филиппом, и тот выбор государя одобрил:
— Я сказываю, шли послов, великий князь.
Потом парсуну выставили в Думе. На бояр смотрела молодая царевна, чуть полноватая, с припухлыми губами, пышными тёмными волосами и очами, что зрелые сливы.
Бояре глазели, судили по-своему.
— Парсуна-то хороша, да какова в жизни, — заметил князь Стрига-Оболенский.
— Тебе с ней ли жить? — усмехнулся боярин Беззубцев.
— Сладка, видать, — прошамкал беззубый боярин Мамочкин.
Услышав это, князь Хованский с презрением поглядел на Мамочкина:
— Куда конь с копытом, туда и рак с клешнёй… И Дума приговорила: быть Софье Фоминичне государевой невестой.
А ночью великий князь Иван Молодой Глаше о той парсуне рассказывал, и постельничая покойной княгини вздохнула:
— Государь-то знал жену свою, великую княгиню Марью. Какой-то эта гречанка окажется…
И до самого рассвета ласкала молодого князя, приговаривая:
