К княжьим саням торопился монастырский келарь, он провёл Ивана в келью Иосифа.
Скинув шубу, молодой князь уселся на лавку и огляделся. В углу аналой, треногий столик с церковной книгой в толстом переплёте, иконостас, грубо тёсанный стол и дощатая постель. А под бревенчатым потолком пучки засушенных трав.
Пока осматривался, открылась дверь кельи, и порожек переступил преподобный Иосиф в рясе и накинутом поверх кожушке.
На молодого великого князя смотрели глубоко посаженные глаза под седыми бровями.
Иван вздрогнул. Взгляд Иосифа был тяжёлым, проникавшим насквозь. Он сел рядом с князем, повёл будто вчера прерванный разговор:
— Говорят, ты, сыне, суд в Новгороде вершил?
— Истинно так, отче.
— Пора знать Великому Новгороду, что не вольности землю и город красят, а покорность строгая…
Вошёл послушник, внёс глиняную миску квашеной капусты с кольцами лука, рыбу варёную, грибы солёные и хлеб ржаной. Поставил всё на стол и удалился. Иосиф еды почти не касался, Иван ел охотно: в дороге проголодался. А когда насытился, рассказал преподобному, что государь намерился жениться на греческой царевне.
Слушал Иосиф, и не понять, как воспринял он ожидавшуюся свадьбу. А князь вдруг сказал:
— Мужики зерно в клеть носили, зачем обители столько хлеба?
Преподобный встрепенулся, зорко поглядел на молодого князя:
— Ты, княже, слушал, как мы с Нилом Сорским спор вели, чья молитва лучше к Богу доходит, сытого или голодного. Однако ни того, ни другого. Молитва от души и сердца исходит. А обитель сильна богатством своим и духом, а не нищетой. Вот и могущество государств тогда, когда народ живёт не впроголодь… Ты, княже, сказывал, государь берёт в жёны царевну греческую, веры Христовой. А ведаешь ли ты, что варяги-язычники древний Рим погубили? Кто второй Рим, Константинополь, порушил? Полуголодные турки-мусульмане… Государь берёт в жёны христианку, и на Москву падёт обязанность огромная — сберечь веру Христову от поругания. И знай, великий князь молодой, нищей, голодной Московской Руси с этим не совладать…
Иосиф не спускал глаз с князя, будто всматривался, понял ли, о чём он говорил. Спросил:
— Уразумел ли, княже, истину? Ибо словеса Нила Сорского и ему подобных не до добра тебя доведут, а к ереси жидовствующих толкнут…
По весне воротился из Рима Санька, срубил домик на Неглинной на манер дома Иоанна Фрязина — островерхий, черепичками крытый и с такими же оконцами в переплёт — и заслал к Насте сватов.
Свадьба была не то что громкая, но обильная. Дворяне служилые, Санькины товарищи по полку, три дня гуляли. Побывал на свадьбе и молодой князь Иван.
