Мама отдёрнула руку.
– Это же… не совсем честно получается, – сказала она.
– Мам, не надо, а? – Дане стало неудобно на стуле. – Просто формальность, ну.
Она не ответила, перевела взгляд на папу. Тот пожал плечами.
«Если общество позволит ставить такие эксперименты даже исключительно над сотрудниками вашей лаборатории, что помешает вам завтра нанять стажёрами десяток студентов?» – вопрошал благочинный Питер Робертсон, похожий на католического пастора, и доктор Шарп возмущённо сверкал глазами в ответ. Он экспериментатор и идеалист, да ещё и американец.
Он наверняка просто не знает, как всё это делают сотрудники его лаборатории в Москве.
Цель проекта «Плеяды» – достигнуть катастеризма.
– Ну ты что, одного папу бросишь? – нетерпеливо рявкнул Даня, и мама виновато поставила подпись.
Они толком не попрощались. В офис вошли несколько санитаров, и вокруг мамы с папой свился водоворот – белых халатов, блестящего никеля; да и посещения будут доступны почти всегда.
Когда Даня встал, он на мгновение увидел в стеллаже с инструментами маму – с синими июльскими глазами – и папу – с копной рыжеватых волос. У них не было ни морщин, ни пятен на лице, они стояли прямо, и папа лёгким взмахом закидывал на плечо рюкзак. Отражаться рядом с ними было очень странно.
А если ещё один курс терапии, они с Даней совсем сравняются?
– Не уходите, – сказал лаборант. – Вам тоже нужно будет подписать документы. Но это с секретарём, я займусь пациентами.
– Я бы всё-таки хотел лично познакомиться с доктором.
Усы лаборанта довольно закруглились.
– Я и есть доктор Оскольский. Что, молодо выгляжу? – Он рассмеялся. – Подождите немного, к вам придут. – И пружинисто повлёк маму с папой из кабинета. Те посеменили было за ним, но у дверей папа вдруг встрепенулся:
– Данька, а ты перекрыл у нас воду? Не забыл?
– Папа, – ласково ответил Даня, – ты не на Северный полюс отправляешься.
За дверью доктор Оскольский нетерпеливо пощёлкал пальцами, и мама с папой ушли.
Неудивительно, что Даня принял специалиста за лаборанта. Если вдуматься, он не особо и молодо выглядел: усы и очки прекрасно скрывают возраст. Ему могло быть и двадцать пять, и сорок пять. Не приглядывался толком, пошёл за стереотипом – что серьёзные врачи не носят мятных шнурков. Поделом ему.
И всё же когда Даня обернулся к своему отражению в стеллаже, тени мамы и папы всё ещё стояли там, и стоял неожиданно молодой доктор Оскольский, и сам он тоже стоял – и пару секунд не мог вспомнить, откуда именно знает, что вот этот человек в отражении – это именно он сам, а не кто-то другой.
