– Как ещё они обезопасились? – поддержал беседу Тульин.
– Чем на самом деле занимается ID BARDO, – припечатала Женя.
Тульин не нашёлся, что ответить, – и лишь отстранённо подумал, что каре – это ещё и такой боевой строй.
Если бы золотая рыбка предложила Дане бессмертие, он бы, пожалуй, взял деньгами.
Не то чтобы ему не нравилось жить. Но смерть – это что-то такое пыльное, из глубины дальней полки; как ни полезешь за мыслями о ней, непременно вляпаешься пальцами в проблему поближе, требующую немедленного решения.
И денег.
Даже когда ему перевалило за тридцать и тело стало посылать недвусмысленные сигналы о состоянии Датского королевства, он всё равно продолжал думать об этом отдельно. Болезни – это болезни. Их лечат горчичниками и аспирином.
А смерть – это смерть.
Только увидев её в родителях – осознав, что смерть не точка, а череда коротких отрезков, – Даня сумел разглядеть и ответ, очевидный, но невероятный. И всё же без лекций доктора Шарпа – без его объяснений, перекроивших мозг, – он бы не решился.
Мы слишком привыкли верить тем неизбежностям, что скармливают нам в детстве.
Дуб – дерево. Роза – цветок. Олень – животное. Воробей – птица. Россия – наше отечество.
Смерть неизбежна.
Сейчас очередная лекция доктора Шарпа играла в наушнике, а Даня топтался в вагоне, слоняясь мимо требования не прислоняться. Удержаться на месте ему было трудно, смотреть на маму с папой – ещё труднее. Они сидели в углу вагона, по-воробьиному подобравшись, и вроде бы оба листали смарты; но переплетённые пальцы папиной правой и маминой левой руки были белее обычного, а внимательный наблюдатель заметил бы, что мама смотрит сквозь экран. Перед выездом она долго маялась, ведь на столь важное мероприятие полагалось нарядиться парадно, но в больнице украшения неуместны. В итоге костюм взяла простой и даже не стала краситься, но в волосы приколола большой розовый цветок – симпатичный, но нелепый, из тех что в любую эпоху выглядят анахронизмом.
Цветок этот лет двадцать с лишним назад смастерил ей Даня, когда ему совсем уж нечем было заняться в летнем лагере.
Папа опирался локтем на рюкзак с вещами – настоящий походный рюкзак с их геологических времён; от него до сих пор тянуло мхом и дымом. Он настоял на том, чтобы до вокзала и в переходе нести его самому, и Даня заранее морщился, представляя, как им придётся бороться на выходе: от метро до клиники идти было минут двадцать, и папе, конечно, тяжело нести груз столько времени, но он, конечно, не скажет.
