— А можно ее оставить? Так сказки хорошо рассказывает.
Истории я любые могла поведать, это правда. А какие не знала, те легко придумывались. Для сестренки младшей чего только не сочиняла. Вот и мальчишку проняло. Видимо, здесь некому было ребенку сказки сказывать. Где они вообще живут? В чаще лесной, подальше от людей? У нас считали, что снежные маги в крепости селятся, куда хода простому человеку нет. Только обладающий особенным даром отыскать и увидеть сможет.
— Оставить? Чтобы сказки рассказывала? — И столько насмешки в словах прозвучало. Прозрачные глаза прищурились, окинули меня сверху донизу. — Жива осталась, и ладно. Пускай к своим возвращается.
И такой грустный вздох в ответ на его решение раздался, причем все вздохнули: мальчишка да те двое. Только их тоске до моей далеко было. Ведь как туда вернуться, откуда меня напрямую в лапы ледяного духа отдали?
— Не хочу назад идти, — не удержалась от протеста. Понимала, что за спасение поблагодарить нужно, а требовать чего-то права не имею, но не сдержалась.
Ледяной взгляд в ответ холодом окатил.
— А мне какая печаль, чего ты хочешь?
— Так если нет печали, зачем спасал?
Двое позади вдруг закашлялись, будто воздухом поперхнулись, мальчишка затаился тише мышки, и тишина повисла — ножом режь. В такой момент любому, не только мне, понятно бы стало, что с ответом я поспешила, явно не то сказала.
— Вернешься, — негромко произнес тот, у двери, — расскажешь, что сама с духом справилась. В другой раз не рискнут у дерева вязать. Ну а насчет «зачем спасал» сперва разузнать следовало, чем тебе магический договор грозит, а после между мной и духом выбирала бы. Кто знает, взялась бы тогда звать.
Это как так? Между смертью и спасением выбирая, могла бы смерть принять? И о каком договоре речь?
Бренн вдруг кивнул в мою сторону и велел:
— Ловите, сейчас откат начнется. Как в себя придет, позовете. Верну обратно.
И хлопнула дверь, только метнулся в избу снаружи вихрь снежинок. Даже разглядеть, что за ней, не удалось.
А потом повело. Ох как повело! Закачались пол и стены, перепутались местами, бревна заскрипели, вжимаясь друг в друга, потолок вниз подался прям мне на голову. Четыре руки и правда поймали, вновь на лавку потащили. И я в такое полубеспамятство впала, душное, тошнотворное, тяжелое. Голоса надо мной гудели, точно рой рассерженных пчел, и никак смолкать не хотели. Тянулись фразы одна за другой без остановки, цеплялись кончиками друг за дружку, одна в другую перетекала, и никак они мне покоя не давали. Вдобавок к скорби телесной еще и на сердце давили.
