Эхо Севера | страница 17

Сидя на вращающемся круглом стульчике, я постаралась успокоиться и не дать своей ненависти вырваться наружу.

– Простите, мачеха, – миролюбиво сказала я. – Вы так любите музыку… Я думала, вам приятно будет узнать, что я стремлюсь походить на вас.

Мой отец поднялся на ноги и подошел к нам:

– Дония, дорогая, по-моему, нет ничего плохого в том, что Эхо пробует научиться играть на фортепиано. Я думаю даже, что ты могла бы позаниматься с ней?

– Об этом и речи быть не может! – вспыхнула мачеха. – Ты слышал, как она запиналась и путалась в нотах? Слышал? У нее мозгов не хватит музыкой заниматься!

Я встала с крутящегося стульчика, направилась к двери и сказала, обернувшись возле нее.

– Я не буду учиться музыке. Это будет намного приятнее, чем слышать вашу бездарную игру.

Затем я поднялась в свою комнату, открыла статью о том, как следует обрабатывать и забинтовывать раны, и читала до тех пор, пока моя свеча не догорела дотла. И сколько бы ни стучал в мою дверь отец, сколько бы ни требовал, чтобы я вышла и извинилась, я ему не открыла.

Спустя несколько недель чувство вины все же заставило меня попросить прощения у Донии. Она в ответ лишь фыркнула и сказала, чтобы я никогда больше не прикасалась к ее вещам без спроса.

А пианино после этого в основном стояло без дела, собирая на себе пыль.

А спустя еще несколько недель начали приходить письма от отцовских кредиторов. В основном они поступали на адрес нашего книжного магазина, но некоторые доставлялись и в коттедж. Поначалу я не поняла, что это не обычные счета и уведомления, но потом разобралась. От отца требуют, чтобы он выплатил, причем немедленно, какие-то немыслимые суммы денег. При этом одни кредиторы угрожали ему огромными штрафами, другие – тюрьмой. Я пыталась поговорить об этом с отцом, но он только отмахивался от меня и повторял, что это все ерунда и кредиторы раздувают шум из ничего.

Но однажды утром я зашла в подсобку магазина, чтобы убрать туда несколько книг, и застала своего отца в тот момент, когда он вытаскивал спрятанную под половицами шкатулку с мамиными драгоценностями. Шкатулка была почти пуста, если не считать одного кольца с изумрудом и золотого ожерелья.

Отец виновато опустил голову и беззвучно заплакал. Желая утешить его, я опустилась рядом на колени, обняла за дрожащие плечи.

– Мы разорены, Эхо, – сказал он, когда немного успокоился и уже снова мог говорить. – Разорены полностью и бесповоротно.

– Это из-за новой мебели, да? И из-за пианино?