«Старичок». Скажите пожалуйста!
— Вот вы и опять зарычали, — констатировала Афрани с едва уловимым восточным ехидством. — А господин Бессер утверждал, что вы очень рациональны. А ещё аккуратны и педантичны.
— Очень. Терпеть не могу, когда портят складку на брюках.
Между прочим, верно. Мне не улыбалось искать здесь прачечную и утюг. И вообще приводить себя в порядок после каждой встречи с Полли. Создавалось ощущение, что его буквально ко мне приклеили. А те двое губастых были одеты не как санитары, и их карточек я не видел. Вопрос — откуда они взялись? Тэк-с. Я вдруг почувствовал, что устал и смертельно хочу работать.
— Пойдёмте ко мне в кабинет. У вас есть кабинет?
— Меня пригласили в библиотеку, но после ужина. Туда перенесут бумаги. Сейчас какая-то заминка, что ли...
— Да-да, — сказал я. — Знаем мы эту заминку. Послушайте, Афрани, а зачем вы вообще попёрлись во двор? Уж там-то явно нет зарплатных ведомостей.
Она посмотрела исподлобья — виновато, но твёрдо. В широко расставленных глазах светилась решимость:
— Я хотела проверить, где заканчивается территория. Помните ту поляну? Мне показалось, она вплотную примыкает к «Эдему».
— Возможно. Но в следующий раз согласуйте со мной свои вылазки... и вообще, не вылазьте. Я разберусь с этой поляной. Тут ещё со многим предстоит разобраться. Эти, например, губастые... Почему они на вас налетели?
— Не знаю, — совсем тихо сказала Афрани, и я увидел как её щёки опять смуглеют. Странное зрелище: женская, очень, просто невероятно тонкая кожа. Удар кастета разорвал бы её в клочья. — Они несли ящик, но увидели меня и сразу окружили, как волки. Они смеялись. Один сказал, — она сглотнула. — «Распяль черномазую обезьяну!»...
— Так...
Что-то треснуло. Я обнаружил, что сжимаю обломки карандаша. В комнате было жарко, эти черти не вырубили отопление. Как там выразился Фриш? «Дыхание некогда мощной культуры»?
— Вы тоже так думаете, – сказала Афрани. – Я на вас не в обиде.
За створкой окна пел ветер. Монотонный унылый звук разносился далеко по округе и замирал в отдалении. Гудок отходящего поезда, считающего километры где-то под Венцельдорфом. Мне вдруг показалось, что мы сидим так очень давно. Друг напротив друга. Каменные столбы в пустыне, наверное, не так одиноки, как пустота, принявшая форму наших тел, молчание мыслей, обрывочных и несвязанных.
Мой дом был далеко и, конечно, разрушен. Почему я об этом вспомнил? Маленьким я бродил по его коридорам, заставленным корзинами и бутылками, он казался мне бесконечным. Тогда. Присутствие других — великанов — совершенно терялось в мирке, наполненном жёлтым, коричневым волшебным стеклом. Этажом ниже работала типография. Непомерно крутая лестница, уводящая вниз — время словно не трогало слепые, голые лестницы с вечно разбитой лампочкой и усатым ликом, скалящимся с плаката.
