Урок анатомии: роман; Пражская оргия: новелла | страница 9
— Я пошла в «Бергдорф», — сказала она несколько смущенно, но и горделиво. — Вот сдача. — И она протянула ему два четвертака, десятицентовик и три цента.
Она сняла с себя всю свою деревенскую одежду, надела только пальто и сапоги.
— Знаешь что? — сказала она, глядя в зеркало. — Я чувствую себя очень хорошенькой.
— Ты действительно очень хорошенькая.
Она открыла бутылку и понюхала пробку. Провела ею по кончику языка. И снова вернулась к зеркалу. Пристально на себя посмотрела:
— Чувствую себя высокой.
Каковой она не была и быть не могла.
Вечером она позвонила из деревни рассказать, как отреагировала ее мать, когда она зашла к родителям в пальто, пахнущая Bal a Versailles, и сообщила, что все это ей подарил мужчина.
— Она сказала: «Что скажет бабушка, увидев тебя в таком пальто!»
Гарем так гарем, подумал Цукерман.
— Узнай бабушкин размер, я ей такое же подарю.
Две недели на растяжке в больнице начинались с того, что днем Дженни читала ему «Волшебную гору», а вечером в его квартире рисовала у себя в альбоме его стол, кресло, книжные полки, одежду — эти картинки она развесила по стенам его комнаты, когда приехала в следующий раз. Каждый день она зарисовывала какую-нибудь старинную американскую вышивку с вдохновляющим девизом посередине, их она тоже развесила по стенам — пусть они будут у него перед глазами.
— Это чтобы ты расширял свой кругозор, — сказала она.
Против душевных страданий существует лишь одно эффективное противоядие — физическая боль.
КАРЛ МАРКС
Мы не меньше ведь любим места, где нам случилось страдать[7].
ДЖЕЙН ОСТИН
Если человек достаточно силен, чтобы противостоять определенным невзгодам, преодолевать более или менее тяжелые физические недуги, то от сорока лет до пятидесяти он оказывается в новом, относительно нормальном русле.
ВИНСЕНТ ВАН ГОГ
Она составила таблицу, где отмечала прогресс в его лечении на основании его поведения. К концу седьмого дня таблица выглядела так:
На восьмой день, когда она со своим альбомом пришла в палату 611, Цукермана там не было; она обнаружила его дома, на коврике, полупьяного.
— Когда всё внутрь смотришь, разучаешься смотреть вовне, — сообщил он ей. — А всесторонность как же? Не выдержал изоляции. Сбежал.
— А! — весело ответила она. — Это разве побег? Я бы и часа не продержалась.
— Жизнь все мельчает и мельчает. Просыпаюсь и думаю о шее. Засыпаю и думаю о шее. Думаю лишь о том, к каким врачам бежать, когда шее ничего не помогает. Лег туда, чтобы стало получше, но понял, что так только хуже. Ганс Касторп справлялся с этим лучше, чем я, Дженнифер. В кровати никого, кроме меня. Только шея и мысли о шее. Ни Сеттембрини, ни Нафты
