Сердце тискало и жало беспощадно, до потемнения в глазах. По щекам, внезапно побелевшим больше, чем камни Белого Берега, лились горючие слезы. Поплакав еще над могилкой, обессиленная, она решительно стянула с головы черный плат, выпустив на волю золотой сноп волос, в которых белыми пичужками упрятались сединки, накрыла им корзинку и встала с лавочки, низко поклонилась. На прибрежных осокорях, старых и морщинистых, повидавших на своем веку не одну вдовью долю, вовсю хозяйничало воронье, поправляя свои гнезда, понатыканные почти на каждой вершине, будто охапки хвороста. Кругом все жило и лоснилось, как после помывки. И скат Белых Берегов, косо уходящих к низовым лугам, ярко и дивно высвечивал две женские фигурки, вяло и с оглядкой продвигающиеся вдоль галечного уреза, еще не обнажившего меженевые плесы. Зоя не спешила догонять подружек, медленно приходя в себя, думая о своем, напрочно засевшем в сознании: «Мне-то, может быть, и не надо! Но вся родня, а особенно сыновья желают мне счастья!» Прижмурившись, Зоя посмотрела на солнце, желтым горячим диском катившееся в мареве полуденного неба, и заторопилась. От реки несло сладостью. Струи скатывались весело по перекату, над которым раз за разом вылетал хариус за мошкой, серебряным штопором выскакивая над стремниной. С того берега ветерок нес приливные запахи вербника, и маячили в завадинах рыбаки, выбредая в излучине на отмель невод, а потом бежали сломя голову к мотне, вывернутой на камнях, где поблескивала чешуей рыба.
Тихо подпевающие друг другу Катерина и Соня приумолкли и пытливо посмотрели на догнавшую их Зою, но вопросов задавать не стали. Так и шли молча, пока не показалась деревенская околица.
— Кажись, дошли! — радостно выдохнула Катерина, наломавшая в дороге припухшие ноги, приглядываясь ко двору, гадая, не приехали ли гости. Но во дворе, в полном одиночестве, копошился отец, тюкая топором по бревнышку. «Не приехали! И Алешки нет. Теперь к вечеру жди…» — подумала недовольно Катерина.
Отложив дерево, чувствуя, как хмель выходит наружу, стискивая голову железными обручами похмелья, Петр Семенович оглянулся на прогон и увидел баб, а среди них Зою с распущенными волосами, игравшими золотой копной на голове снохи, и попервой потерял дар речи.
— Мать моя… — охрипло прошептал он. — Зойка платок скинула?! Что за денек седни! Аж нутро еще больше загорелось, и голова стала светлой.
Катерина, вошедшая в калитку первой, посмеиваясь над остолбеневшим отцом, спросила:
