До Волкова наконец дошло, что самые тяжелые испытания еще впереди и жизнь никогда не будет такой, как раньше. Если последствия того, что возможно произойдет вообще можно назвать жизнью. Тяжелый, безжалостный пресс давил медленно и неумолимо, словно пытаясь выжать из его тела все человеческое — достоинство, душу, любовь. Он струсил, поняв, что не сможет выдержать ужасных страданий и должен уступить. Горло сдавил ком, разболелась голова, чудовищная дрожь сотрясала тело. Его загнали в угол и обезоружили. Оказалось, он хочет жить, причем ради себя в первую очередь. Все мысли о Даше, о науке и справедливости резко отступили, открыв истинную его сущность, оставив только одно желание — выжить, не перестать жить любой ценой. Он сломался.
— Что же делать? — еле слышно прошептал он. — Неужели ничего нельзя сделать? Я же…
— Не виноват? Я знаю, но братве же не объяснишь. Если бродяги узнают, через пятнадцать минут ты будешь девочка с накрашенными губами, и каждый сможет тебя поиметь, — Беломор грустно покачал головой. — Женская доля тяжелая.
— Но раз вы меня вызвали, значит, есть выход?
— Догадался! Выход можно поискать, но сейчас трудно сделать. Признание не скроешь просто так. Раз — и всё! Не шахматы — ход сделал, ход забрал. Тут так не играют.
— Что-то же можно сделать? Вы поймите, не может быть, чтобы это случилось со мной! Прошу вас, помогите, я на всё готов. Я же вижу: вы серьезный и деловой человек и у вас есть власть. Прошу вас, умоляю. Всё, что скажете.
— Всё не надо. Нужны деньги. Заплатить кое-кому, чтобы люди могли решать вопросы с твоим протоколом, и тут порешать надо кое-что с администрацией и активом. Придется платить.
— Сколько денег?
— Пока сто зеленых кусков, я думаю, хватит.
— Деньги у меня есть, — облегчение раскатилось по телу Олега, каждая клеточка возликовала. — Но…
— Проблемы?
— Немного. Деньги в ячейке в банке. Никто, кроме меня, не сможет забрать.
— А по доверенности?
— Я не знаю. Наверное, можно, договор нужно посмотреть, но я могу позвонить вице-президенту, и он по доверенности выдаст. Сто тысяч?
— Сто — это людям. Еще пятьдесят мне. Сто пятьдесят. Есть столько?
Глубочайшее отчаяние, сменившееся полным блаженством, на фоне психологического террора последних дней раскачали сознание Волкова. Он отдаленно осознавал, что происходит что-то не то, что нужно быть внимательнее и осторожнее, но не мог справиться с собой, положившись на удачу. Страшная расправа отступала благодаря благородству прожженного вора, и усомниться в его намерениях, как-то выразить сомнения или недоверие казалось неучтивым, опасным и несвоевременным. «Потом, — решил он. — Потом все обдумаю. Подумаешь, сто пятьдесят тысяч, не последние же. Главное — жить, тогда и Дашка будет в порядке. Обязательно все наладится. Если заплачу еще, то он поможет мне и вовсе снять обвинения. Я чувствую, этот вор много может и деньги любит».
