Поручик Архангельский рылся во френче, в брюках.
— Очень хороший портсигар. И притом подарок. Это я, должно быть, в роте оставил.
— Не пущу, господин поручик, ей-богу, не пущу. Точило сложил на груди непреклонные руки и каменной статуей стал у порога.
— Выпустите меня, пожалуйста. Очень хороший портсигар. Пустите меня, пожалуйста, Точило.
Точило неожиданно для самого себя отошел от двери.
Поручик Архангельский тихо шел по коридору — так бы всю жизнь пройти. И за каждым поворотом — такой же коридор, только чище или грязнее. Коридор казармы. Издали все слышнее шум. И вот конец коридора — помещение первой роты. Может быть, смерть. Поручик Архангельский вошел, и шум оборвался на полузвуке, забился под нары, в углы — и стих.
— Братцы мои, я тут у вас, кажется, портсигар оставил. Не видели, братцы?
Двести глаз смотрели на офицера. Из чьего-то грязного кармана вылез портсигар. Чья-то рука молчаливо подала.
Поручик Архангельский взял портсигар, раскрыл, вынул папиросу, вложил портсигар в карман. Чиркнул зажигалку, закурил и, покуривая, прошел через помещение первой роты на улицу. И пока ехал до вокзала, все курил одну и ту же давно потухшую папиросу. И в поезде не выпустил из крепко сцепленных зубов изжеванного ненужного окурка.
IX
Наташа с трудом разбирала корявые буквы: «Письмо от Солдат Русских Воинов. Всенижайший почтения ото всех Русских Воинов Госпоже Наталье Владимировне Макшеевой. А еще Госпоже Наталье Владимировне Левый просил всенижайший почтения ото всех Русских Воинов и жених ваш чудо-богатырь Андрей Толмачев убит, в чем поклон вам посылает. А еще Госпоже Наталье Владимировне цигарку от письма. Левый не докурил, а я адрес разобрал, в чем и расписуюсь и цигарку при сем прилагаю с всенижайшим почтением.
Илья Замиракин».
Наташа аккуратно подобрала с полу вывалившуюся цигарку, раскрутила: адрес ясен, а на другой стороне — «лая», «ша», «лю» — нечленораздельно, как предсмертный крик.
А может быть, прав отец, и все на свете ясно: Андрей убит, Наташа жива. Поручик Архангельский…
Наташа завернула цигарку в письмо, положила в стол и отчетливыми шагами ходила по комнате — от окна к кровати, от кровати к окну. За обедом отцу отвечала: «Да. Нет. Да. Нет». Как пулемет.
Преподаватель истории все две недели — как в далеком прошлом. В город не ездит. Бросил дела. И валерьянки нет — разбил. Купить новую не хочется.
— Ты здорова, Наташа?
— Да.
— Но с тобой что-то странное.
— Нет.
— Я тебя не понимаю сегодня. Что-нибудь случилось?
