[138].
Защищаясь, человек обижает окружающих. От чего он защищается? От страха. От страха собственной смерти, мысли о которой с неизбежностью приходят вслед за мыслями о смерти хорошо знакомого человека.
Эта защита срабатывает автоматически, рефлекторно. Она причиняет окружающим боль, поэтому их реакция тоже может быть рефлекторной, импульсивной. И тогда появляется опасность, что за этими «автоматизмами» мы не увидим самого человека, не поймем его поведения, а значит, не сможем помочь ему. Надо стараться видеть того, кто прячется за этой защитой. Помните улыбку Чеширского Кота из истории о приключениях Алисы в Стране чудес? Самого кота мы не видим и не можем никак к нему отнестись. Надо увидеть самого кота, чтобы по-настоящему оценить его улыбку.
В нашем случае мы увидим гримасу страха. Мы должны суметь обратиться к человеку как бы мимо этой гримасы, в обход его защиты, непосредственно к нему самому.
За этой защитной маской ребенок ждет, что мы войдем в его страх и сможем помочь. Он ждет и боится, помимо всего прочего, что останется там один, что те, кто могли бы помочь, пройдут мимо. Равнодушно. Равнодушие не менее страшно, чем страх смерти. Вот что переживала девочка-подросток, столкнувшись со смертью другого ребенка в отделении, где она проходила лечение:
«Пустая кровать, вещи человека, которого уже нет, от этого „мурашки по коже“ но не это самое страшное.
Наибольший страх нагоняло то, что все взрослые в отделении вели себя так, как будто ничего не случилось. Как будто сегодня обычный день и за той простыней так и лежит тот мальчик… и у него все хорошо. Это всеобщее притворство делало атмосферу невыносимой. Казалось, что оплакивают мальчика только дети, а всем взрослым наплевать на то, что случилось… врачи все так же наигранно улыбались нам, родители все так же были заняты своими делами. Создавалось впечатление, что взрослые живут в одной реальности, а мы, дети, совершенно в другой.
И реальности эти в данный момент не пересекались… И было невыносимо страшно, что вот завтра не станет тебя, и всем, кроме десятка детей, будет точно так же безразлично»[139].
Смерть естественным образом воспринимается как лишение. Я умираю — значит, у меня уже никогда больше не будет чего-то, но и при жизни человек может согласиться с отсутствием каких-то благ. Или не согласиться… Тогда на месте утраченного останется пустое место, словно часть картины была вырвана. Чем будет заполнена эта пустота? Скорее всего, страхом. Если за внешним миром, из которого изъят какой-то кусок, по моему мнению, ничего нет, на месте недостающей части образуется пустота, от которой веет холодом и ужасом. Может чего-то не быть у меня, но ведь может не быть и меня самого. Что тогда? Вместо меня — тоже пустота?
