Она вырвала нож из ствола дерева и снова убрала его в чехол. Лицо ее стало спокойным.
– Ну вот, ты хотела знать, теперь знаешь. Но предупреждаю, скажешь кому-нибудь об этом, убью. Даю слово.
Самое честное и странное выражение смерти.
Шесть свиных туш. Изначально животные-трехлетки весили более сорока килограммов. Судя по степени разложения, первые из них появились здесь в конце лета. Их подвесили за задние ноги с помощью лебедки и толстой веревки на высоте двух с половиной метров от земли. По останкам свиней можно было бы изучать анатомию где-нибудь в университете, например. К коже, или к ее ошметкам, были прикреплены деревянные таблички. На них красным цветом: Банди, Гейси, Крафт, Бишоп, Ральф и Фиш. Имена самых известных серийных убийц. Подобное зрелище могло доставить удовольствие только энтомологу.
Давид стоял на стремянке; он стянул защитную маску и подул на стержень ручки, а потом записал на карте Бишопа, что на третье февраля, пятнадцать часов двенадцать минут, по всей видимости, ни одно насекомое не отложило в него личинку и ни из одной личинки не вылупилось ни одного насекомого. Для Calliphora Vicinal и Calliphora vomitories было еще слишком холодно. Мухи же не сумасшедшие. Кладбищенская фауна тоже любит комфорт.
Давид снова аккуратно надел маску. На этом кладбище вонючих туш, ошметков плоти, объектов культа он размышлял над печальной участью, уготованной малышу Гринчу. Что у маленького поросенка, весом чуть больше пуделя, может быть общего с программой «Schwein[16] 2005–2006»? Безусловно, как и утверждал Дофр, разложение молодого организма происходит иначе! Конечно, благодаря опытам на поросятах есть вероятность получить более полные данные о том, как разлагаются тела детей, умерших в лесу! По мнению старика, ученые попросили предыдущих постояльцев убить и подвесить Гринча пятого февраля, чтобы начать новый опыт «Schwein 2» в разгар зимы. Но почему же тогда они сами этого не сделали, ведь они только-только уехали? Что-то не сходится.
Сдерживая легкое отвращение, Давид подтащил стремянку к милашке Банди. Замерзшая черными капельками кровь контрастировала с ватной белизной ее кожи, созданной самой природой. Эта смерть, источающая запах падали, не была знакомой ему смертью, которую можно скрыть с помощью консервирующих веществ или скальпеля. Здесь она вела себя свободно, без ограничений, она все больше и больше оттачивала свои скульптуры, призвав в помощники медленное разложение временем. Эта смерть была смертью ребенка, которого убийца закапывает в землю и оставляет разлагаться в собственном саду, смертью девочки-подростка, которую оставили привязанной к дереву на расправу диким зверям, – той смертью, о которой никогда не говорят. Стоявший в полном одиночестве под этими распятыми тушами Давид бросал вызов смерти, глядя ей прямо в лицо.
