Кофе Клементину остыл, и он отхлебнул глоток. До него донёсся звук открываемой двери, и голос Клары окликнул его. Он отставил чашку и прошёл в спальню. Клара собиралась кормить сына. Клементину пристроился рядом — он любил смотреть, как жадно ест Зекинья, как смотрит в потолок своими огромными зелёными глазами, как тяжело сидит на руках матери, как сыто гулит и радостно протягивает ручонки навстречу рукам Клементину.
Они уложили Зекинью в кроватку и прошли на кухню. За кофе Клара принялась докладывать мужу о делах в дайнере. Клементину согласно слушал её, и лишь когда Клара пожаловалась, что Сандра ни с того ни с сего взяла отпуск и исчезла, язвительно заметил:
— А чему ты удивляешься? Сандринья только прикидывается невинной овечкой, на самом деле она обыкновенная волчица, во всяком случае, для меня. И я никогда не приму её, будь она хоть трижды моей дочерью.
— А мне иногда бывает жалко Сандру. Она ведь всем чужая, за исключением, естественно, Бруну. Да вот Марта изменила к ней отношение: уже сменила гнев на милость и старается наставлять её на путь истинный. С Сандрой ведь надо иметь особое терпение, ведь первое чувство, которое она вызывает, — неприятие. Не то, что Шерли... Шерли — твоя истинная дочь, Клементину.
Они замолчали, и каждый из них окунулся в события недавнего прошлого. Вот так же они сидели на кухне и обсуждали роман Шерли и Адриану, разгоравшийся с новой силой. Шерли, едва узнав о причине исчезновения юноши, сразу и безоговорочно простила его. Авария, в которую попал Адриану, кинувшись вслед за Александром с вечеринки у Бины, оказалась слишком серьёзной. Травма головы, переломы ног — больше полугода Адриану провалялся на больничной койке. Но как только смог передвигаться самостоятельно, тут же приехал к Шерли. И Клементину, и Клара не сомневались, что молодые люди сохранили своё чувство, но что-то подсказывало умудрённым жизненным опытом Клементину и Кларе, что впереди у Шерли ещё много испытаний. Такой трепетной девушке, как она, нелегко будет обидеть отказом симпатичного парнишку Дину, что развлекал посетителей дайнера и изо всех сил ухаживал за ней. Да и Адриану ненароком обмолвился, что родители все эти месяцы были счастливы: их сын вернулся к ним, согласился возобновить учёбу в университете. Клементину мог себе представить их настроение теперь, когда юноша снова все дни напролёт проводил в дайнере, не отходя ни на шаг от Шерли.
В тот вечер и произнёс Клементину ту роковую фразу, надолго изменившую их жизнь: «Пусть я и не отец Шерли, но для меня она всегда дочь, родная и любимая!» Они опомнились, лишь когда услышали за спинами вскрик Шерли: «Значит, я не твоя дочь, папа?» Деваться было некуда, и им пришлось открыть Шерли признание Аженора. Никогда прежде Клементину не видел, чтобы так горько плакала его Шерли. Она рыдала, приговаривая, что Аженор навсегда останется для неё любимым дедушкой, а отцом будет только Клементину. Она рыдала и рыдала, обнимая Клементину за шею, будто боялась потерять его. С трудом ему удалось успокоить девушку, и хотя они и договорились забыть этот разговор и считать слова Аженора неправдой, отношения между ними стали иными. Каждый раз перед тем, как назвать его «папой», Шерли делала паузу, замолкала, смущалась. А Клементину настойчиво и упорно обращался к ней не иначе как «дочка», моля Бога, чтобы пережитое потрясение поскорее забылось и кануло в Лету. Но как он ни хорохорился, эти дни и для него оказались не самыми простыми.
