В дверь постучали. Это был Люмьер.
— Что — нибудь еще, мессир, прежде чем вы отойдете ко сну? — спросил он.
— Я хотел… мы хотели завтра покататься на коньках.
Люмьер вскинул бровь.
— На коньках? Вы? Мессир, вы же ни разу в жизни на них даже не стояли!
— Белль как — то упоминала, что раньше каталась. В своей деревне. Я подумал, может, она захочет попробовать здесь. Это, вообще, как? Трудно?
— Нелегко, учитывая, что вы будете кататься на пятой точке… — усмехнулся Люмьер. — Как бы то ни было, я все устрою. Что — нибудь еще?
— Нет, — ответил Чудовище и сбивчиво добавил: — Спасибо, что спросил.
— Рад служить, мессир, — с поклоном произнес Люмьер. — Спокойной ночи.
Он вышел, тихонько прикрыв за собой дверь. Не успела она захлопнуться, Чудовище окликнул его:
— Люмьер… постой!
— Мессир? — слуга вернулся.
— Вообще — то, я хотел спросить кое — что еще… — смущенно начал Чудовище.
— Чашку теплого молока на ночь, вероятно?
— Как Белль, счастлива? Она удобно устроилась? Библиотека… ей нравится библиотека?
— Не просто нравится! — засмеялся Люмьер.
— Если бы она могла, она бы перетащила туда свою кровать!
— Ты видел, как она улыбалась сегодня, когда я пытался отмыть окно? А как смеялась над ведром у меня на голове? — Он тряхнул головой, все еще конфузясь, но потом все — таки улыбнулся. — Я смотрю, вы с ней подружились. Ей нравится твоя компания.
— Но сегодня именно вы развеселили ее. Чудовище отвел взгляд.
— Я ждал, когда ты скажешь что — нибудь подобное, — пробормотал он. — Уж и не надеялся услышать…
Он посмотрел на Люмьера:
— Думаешь, когда — нибудь мы с ней станем друзьями? Смягчится ли она ко мне?
Люмьер потупился.
— Что ж, сегодня вы являли собой презабавное зрелище, — наконец выдавил он, имея в виду, что любой — нравится ему Чудовище или нет — посмеялся бы над представлением в библиотеке.
— Весьма тактичный способ сказать, что не станем, — с упавшим сердцем произнес Чудовище.
— Мессир, такие вещи не случаются по мановению пальца. Должно пройти время…
— А его — то у нас не так много, — вздохнул Чудовище, глядя на розу.
Несколько свечей не могли разогнать темноту в кабинете, и в их дрожащем свете цветок выглядел еще более хрупким, чем обычно.
— Очень мало, — согласился Люмьер.
Он изо всех сил пытался выдавить улыбку, и Чудовище вдруг понял, что заклятие все больше отдаляет Люмьера от человеческого образа. Раньше в позолоченном канделябре гораздо отчетливее просвечивали черты прежнего Люмьера, особенно когда он улыбался. Но постепенно его движения стали неловкими, механическими, и огоньки свечей уже еле теплились. Чудовище редко признавался в том, что очень беспокоился за Люмьера и остальных слуг. Он видел, как они превращаются в неподвижные предметы, становясь по — своему пленниками, как и Белль. И в этом тоже была его вина. Он, и никто иной, навлек проклятие на свою голову, на своих слуг, на свой замок. И только он должен все исправить — если сможет. Как же глубоко он раскаивался в том, что сделал! Он вспоминал нищенку, что постучалась в ворота замка во время веселого бала, вспоминал, как посмеялся над ней, когда она предложила ему розу в обмен на ночлег.
