вот она была и вот ее нет! а потом — надежда только на ноги, чем скорее Габриель с медвежонком уберутся с места преступления, тем будет лучше для всех.
За исключением бедолаги-повара, разумеется.
Габриель заранее жалеет его, жалость распространяется и на дубовую дверь, о которую колотятся костяшки пальцев. Грохот стоит такой, что даже мертвых поднял бы из могилы (выражение, подслушанное у Марии-Христины, она обожает подобные цветастые обороты) — почему тогда дверь не отворяется?… Все так же стоя подле нее, Габриель оборачивается к малышу Осито: ну, и что прикажешь делать теперь?
«Стучись до последнего, — жестами показывает Осито, — он все равно отопрет, деться ему некуда».
И правда, спустя несколько мгновений дверь распахивается, и на пороге возникает повар. Вблизи он еще неприятнее, чем казался издали, еще худее и выглядит еще более хмурым. От него пахнет едой, но не той, которую уплетают за обе щеки, —
невкусной.
Давно испортившейся.
Отбросы, сгнившие овощи, заплесневелые корки, сырое мясо — вот именно: запах сырого мяса доминирует. И странным образом сочетается с пятнами на куртке. Этот человек — мясник, решает про себя Габриель, ничего отталкивающего в этой профессии нет. Совсем напротив, его единственный знакомый мясник, сеньор Молина, каждую неделю оставляет для мамы килограмм самой лучшей вырезки, постоянно и с видимым удовольствием улыбается и недавно подарил Габриелю игрушечный паровозик.
От человека в куртке игрушки не дождешься.
Улыбки, впрочем, тоже.
Губы человека сведены намертво, склеены, сцементированы каким-то жутким раствором. Близко посаженные глаза, всклокоченные волосы, запавшие щеки и неопрятная, растущая островками щетина дополняют картину. Меньше всего Габриелю хотелось бы вглядываться в это лицо, но он смотрит и смотрит, как загипнотизированный.
Человек в куртке отвечает Габриелю таким же пристальным взглядом: сначала исполненным ужаса, затем — просто обеспокоенным; затем — оценившим, что от хрупкого мальчугана не может исходить никакой опасности,
и сразу успокоившимся.
— Чего тебе?
Верхняя губа отделяется от нижней, образуя поначалу узкую щель. Через мгновение щель становится шире, еще шире, еще — как будто засевший во рту невидимый каменщик долбит и долбит долотом.
— Чего тебе, парень?
— Сеньор Молина, — голос не слушается Габриеля, бьется как птица в силках. — Мне нужен сеньор Молина…
— Нет здесь никакого Молины.
— Но…
— Ты ошибся, парень.
— Мне сказали, что он работает здесь…
