, Эпаминонда и Ганнибала и других подобного рода мужей. (211) Если же обсуждался бы вопрос о том, что представляет собой человек, посвящающий свой опыт, знание и рвение государственным делам, я бы определил его так: «кто знает и применяет то, что сообразуется с пользой и процветанием государства, того и следует считать управителем и устроителем общественного блага»; и я бы назвал таковыми Публия Лентула, славного старейшину сената, Тиберия Гракха–отца, Квинта Метелла, Публия Африкана
[148], Гая Лелия и бесконечное число прочих как наших соотечественников, так и других. (212) Если же спрашивалось бы, кого можно признать истинным законоведом, я сказал бы, что это тот, кто сведущ в законах и обычном праве, применяемом гражданами в частных делах, и который умеет подавать советы, вести дела и охранять интересы клиента; и таковыми я назвал бы Секста Элия, Мания Манилия и Публия Муция.
49. Если же дело дойдет до наук менее значительных, и нужно будет определить, что такое музыкант, грамматик, стихотворец, то я могу подобным же образом разъяснить, что для каждого из них является главным делом и сверх чего нельзя от каждого из них требовать большего. Можно, наконец, дать определение даже и философу, хоть он и объявляет будто мощь его мудрости объемлет все на свете: мы скажем, что философом должен именоваться тот, кто стремится к познанию сущности, природы и причин всего божественного и человеческого и к полному постижению и осуществлению добродетельного образа жизни.
(213) Что же касается оратора — мы ведь говорим именно об ораторе, — то здесь мое определение не совпадает с определением Красса. Красс, мне кажется, включает в звание и обязанность оратора полное знание всех предметов и наук; а я считаю, что оратор — это просто человек, который умеет пользоваться в делах судебных и общественных словами, приятными для слуха, и суждениями, убедительными для ума. Вот кого я называю оратором; а кроме того, я желаю, чтобы он обладал и голосом, и выразительностью, и некоторым остроумием. (214) А друг наш Красс в своем определении оратора исходит, по–моему, не из точных границ его науки, а из собственного своего почти безграничного дарования.
Красс решается вручить оратору даже кормило государственной власти! Право, меня удивляет, Сцевола, что ты это ему уступаешь; ведь тебя–то сенат постоянно слушался в самых важных делах, хоть говорил ты и кратко, и негладко. И поверь, Красс, если бы Марк Скавр, который, как слышно, находится сейчас неподалеку в своей усадьбе
