В принятой в Японии системе исторической периодизации эпоха Токугава в целом относится к периоду кинсэй, хотя в японской историографии имеются разные точки зрения на хронологические рамки последнего. В периодизации европейской истории термину кинсэй нет эквивалента. На английский язык его переводят как «early modern». Можно сказать, что это была своеобразная переходная эпоха от средневековья к новому времени, длившаяся 264 года.
Эпохе Токугава предшествовало смутное время. Вторая половина XVI в. в Японии была отмечена борьбой за объединение страны. В 1600 г. битва при Сэкигахара положила конец длительному периоду междоусобных войн, и страна постепенно начала обретать политическую стабильность. Начавшийся новый этап в истории Японии получил название по имени победителя в битве — Токугава Иэясу, который в 1603 г. был провозглашен сёгуном[2] и таким образом положил начало третьему в истории Японии сёгунату Токугава (1603–1867). Это время известно и как «эпоха Эдо» — по названию города, ставшего резиденцией сёгунов Токугава[3].
Эпохи, как и люди, оставляют после себя разное наследство и зачастую пристрастно оцениваются потомками. Так, в свое время хрестоматийным стало утверждение, что период Токугава был временем застоя и изоляции страны от внешнего мира[4], что привело к консервации отсталости Японии в доиндустриальную эпоху. Действительно, внешне эпоха Токугава была небогата яркими событиями. Но именно характер и уровень политического, экономического, социального, культурного развития в тот период во многом определили последующие события в стране.
Изучение эпохи Токугава ставит перед исследователем ряд важных вопросов. Например, благом или вредом для страны обернулись меры сёгунов Токугава, «захлопнувших дверь» перед иностранцами? Или в какой мере быстрое развитие капитализма в Японии период Мэйдзи было закономерным результатом предшествующей истории страны, а в какой — следствием внешних воздействий? Эти и другие подобные вопросы тесно связаны с фундаментальными проблемами социально-экономического развития стран Востока: с определением их формационной принадлежности до начала колониальных захватов, с выявлением характера взаимодействия внутренних и внешних факторов развития капитализма и, в конечном счете, с соотношением общего и особенного в истории той или иной страны.
Дискуссии и споры вокруг этих проблем продолжаются как в нашей стране[5], так и за рубежом уже не одно десятилетие, что, впрочем, никак не повлияло на разнообразие высказываемых точек зрения. В данном случае различия в подходах свидетельствуют о многообразии исторической реальности: каждый из участников всемирно-исторического процесса обладает своей собственной историей, которую нелегко уложить в абстрактные схемы.
