— Опять проспала! — погрозила пальцем царица. — Остерегись, сударыня, в следующий раз взыщу. Непременно взыщу!
Алексеева, не ответив, поставила на пол два фаянсовых кувшина с теплой водой.
— Экая строптивость! — воскликнула Екатерина с досадой. — Слова не вымолвит… Вот характер! Как же будешь в супружестве жить? Я терплю, а муж не стерпит.
Горничная молча гремела умывальными тазами…
Покончив с умыванием, Екатерина уселась за туалетный стол. Калмычка приготовляла мази, притирания, флаконы с душистыми эссенциями.
— Не пойду я замуж! — вдруг решительно сказала Алексеева.
— Вздор! — возразила государыня. — Не век же во дворце прислуживать. Не молода! Тяжко бабе в одиночестве, уж это я знаю.
— Кто меня возьмет, безродную? — сердито молвила калмычка.
— Возьмут! Я хорошее приданое дам. — Екатерина вздохнула. — Мне труднее! Невеста я выгодная, хоть и в годах… А нельзя!
Вошли еще три горничные: гречанка Палакучи, две сестры Зверевы, все старые девы. Явился куафер[10] Козлов. Началась сложная процедура причесывания, одевания. Впрочем, императрица тратила на нее куда меньше времени, чем любая из ее придворных дам. Не прошло и получаса, как туалет был закончен. На императрице было бледно-зеленое платье из плотного французского шелка, поверх платья — черная кружевная накидка. В высоко взбитых, напудренных волосах горела брильянтовая диадема.
Она возвратилась в кабинет. Там уже дожидался камердинер.
— Здравствуй, Попов, — сказала она приветливо. — С добрым утром! Отчего угрюм?
Попов махнул рукой:
— Дела не веселят, матушка-государыня…
— Да что это вы все дурите! — возмутилась Екатерина. — Разбаловались!.. С жиру беситесь! — Она любила пересыпать речь народными выражениями и поговорками. Знала их множество и, услышав новую, всякий раз записывала.
— «С жиру»! — повторил обиженно камердинер. — Кажется, служу верой и правдой. Сил не жалею…
— Я про службу не говорю. А видеть вокруг постные физиономии не желаю. В чем нужда?
Попов крякнул:
— Дело такое вышло… Да не смею тревожить твое величество…
— Говори!
— Явились намедни ко мне людишки из наших мест. Земляки, значит. Жалуются: нет мочи жить у помещика, господина Улыбьева. Старик-то помер, а сынок больно стал прижимать. Просят: купи нас! За тобой жить будет полегче. Оно верно, я своих не обижу. Да откуда столько денег взять?
— А цена какова?
— Двести душ, сами знаете… Кое-какие деньжонки приберег. Однако тысяч трех все же не хватает.
— Хорошо! — кивнула императрица. — Я распоряжусь, чтобы тебе выдали. Из моих собственных.
