— А я из русской кухни больше всего сгущенку люблю, — сказал тогда семилетний Саша.
Денег на сахар и шоколад хватало не всегда. Я только вздохнул. А Сашка смеялся — ему все было в радость.
— Я вот из треугольника и железа построил корабль. Не елки вязать, да, папа?
Господи, какое сладкое слово — «папа»…
Сашка достал из-под стола модель самолета, собранного из конструктора.
— Самолет гуманитарной помощи! — громко объявил он.
— Сашка! — возмутился я. — Ты скоро в первый класс пойдешь, а все как маленький…
В девятиметровой комнате от двери до окна шел узкий проход между раскладывающимся диваном и столом, за которым сидел Сашка. У окна стоял черно-белый телевизор.
Утром ко мне опять зашла женщина из Совета матерей — Рукавишникова.
— Я многое знаю… У меня муж — офицер КГБ в запасе, — шепотом произнесла женщина.
Я опять насторожился, инстинктивно. Хотя единственное, что имел право предполагать: уровень ее информированности может быть значительно выше среднего. Что подтвердилось тут же.
— До меня дошла информация, что против вашего героя готовится провокация. Она может коснуться и вас, будьте осторожны…
— Спасибо, Галина Павловна, — поблагодарил я женщину. — Это вам сказал муж?
— Нет, что вы! — замотала она головой. — У меня своих источников хватает.
Действительно, события начинали принимать характер секретной спецоперации. На следующий день, в шесть часов вечера, ко мне явился Равиль в посверкивающей мехом норковой шапке и длиннопол ом пальто из кашемировой шерсти цвета очень спелой черешни.
— Ахмед Магомедович попросил меня зайти за вами. Он приедет в бар после выступления на телевидении.
— Выступления на телевидении?..
— Да, он сейчас там.
Кабинет редактора, где находился телевизор, уже был закрыт. Я махнул рукой, надел свою двадцатилетнюю дубленку, кроличью шапку, и мы молча пошли по снегу в сторону айсберга гостиницы. Меня, честно говоря, немного утомила шпионская жизнь, но приказа покинуть страну из Центра еще не поступало.
Мы спустились по мраморной лестнице вниз и вошли в бар. Там вообще никого не было. Если не считать бармена. А его никто и не считал.
Равиль притащил три банки пива и чашечку чая. Ну, зато он отыгрался на сигаретах, пьянея быстрее, чем я. Если бы я не знал, что анаша курится с папиросами, то мог бы заподозрить мусульманина в том, что он «забил косяк». Но я брал сигареты из той же пачки. Может быть, мне показалось. Или у него была еще одна пачка. Равиль в черном костюме и белой рубашке, но без обязательного для Ахмеда галстука. Бары, банки, кегельбаны… Как это у них получается? Я не смог бы себе представить, что Ахмед Дадаев где-нибудь в Гайнах грузит лес на баржи. Откуда в них этот индикативный посыл — во что бы то ни стало жить лучше других? Павлиньи перья… «Павлины, говоришь…», — вспомнил я «Белое солнце пустыни», сценарий которого написал азербайджанец Ибрагимбеков.
