Но в таком состоянии беспокойства Бушмару недолго пришлось пребывать. Забеременев, она стала другой. Ее больше не тянуло в деревню, она перестала жаловаться на волчье одиночество лесного хутора, часто улыбалась сама себе тихой улыбкой, такой не похожей на ту мгновенную улыбку, которая приковывала к одному месту хлопцев возле хаты, а Бушмара — к хате. Бушмару было теперь намного спокойнее, и еще больше, кажется, он стал ненавидеть каждого, кто заходил иногда на хутор.
По ту сторону леса шла тогда упорная работа, из-за которой свет стал не мил старому Винценты. Однако на хутор к Бушмару он не приходил больше советоваться и давать советы. Стал он ходить сюда тогда, когда беда навалилась на Бушмара. Сам Винценты помог этому — у него тогда уже рождалась мысль силой осесть возле Бушмара. Он стал действовать — старался все ублажить начальство, чтобы, когда будет полная обрезка, дали ему кусок Бушмаровой земли. И когда не удалось это, стал присматриваться к новой возможности. Бушмара потащили тогда в суд за крупную порубку леса: он начал помаленьку валить ели и закладывать незаметно разобранную стену в гумне. Винценты сразу узрел эту Бушмарову работу. На Бушмара наложили большой штраф. Бушмар его не заплатил, так же, как не заплатил и налоги. Кто-то приехал из района взыскать с него штраф. Бушмар заволновался, стал заикаться, злиться. А в те дни из-за чего-то не поладили они с Галеною, и он тогда ходил, как зверь. Да еще показалось ему (или, может, так оно и было), что районный начальник чересчур стал заглядываться на Галену, а та не выставила его из хаты, что должна была сделать ради Бушмарова спокойствия. И вот во дворе районный служащий о чем-то заговорил с Галеной, смеясь так, как смеются пригожим женщинам. Бушмар, стиснув зубы, схватил его за ремень, стремительно проволок через весь двор и швырнул по ту сторону забора. Начальник еле поднялся, долго сидел на земле, пока кое-как смог доковылять до деревни. А назавтра Бушмара арестовали. Тут было все — и неуплата налога, и лесные порубки, и увечье, причиненное районному служащему (тот долго лежал в больнице и с трудом очухался), и Бушмару дали два или три года.
Покидая усадьбу, Бушмар ничего не сказал Галене. Она с плачем проводила его за лес. А он даже не оглянулся. Это ее не поразило. Она словно заранее знала, что так и будет, знала, что Бушмар не сможет иначе.
Галена стала быстро понимать Бушмара. За короткое время узнала она всю звероватую простоту его характера. Она сердцем постигла всю человеческую возвышенность его души и всю ее угнетенность. И, оставшись одна, она сразу поняла, что сказал ей на прощанье своим молчанием Бушмар, о чем говорили его сдвинутые брови. И она стала хранить то обещание, которое дала бы Бушмару, если б он не молча, а что-то сказав, попрощался с нею. Она сразу стала такой, что никому и в голову не приходило проявить какой-то интерес к Бушмарову хутору. Не было Бушмара, не продавался тут и семенной клевер. Только месяца через два заглянул было сюда, словно ненароком, Винценты. Тогда уже у него начала формироваться твердая мысль о том, чтобы поженить с кем-нибудь сына и вместе с ним устроиться где-нибудь так, чтобы дожить свой век самому себе паном. Жизнь гнала его из собственной хаты, от следов былого. Теперь он ненавидел Бушмара так же, как и Амилиного брата: один был врагом, который не сдается, а другой — наступающим.
