Бушмар молчал.
— Я сам на этот край леса переберусь. Застроим все как следует. Убечь от них, нехай они там хоть передушат один одного.
— Сюда? На этот край? Тут же мое!
— Все равно отберут.
Бушмар помолчал.
— Может, ничего еще не будет.
— Как это не будет! Ты сидишь и не видишь ничего…
— Разве ж им там мало? И так уже поотрезали у всех.
— В хамское горло сколько ни пихай…
— Дак что ж робить?
— Я ж тебе сказал — что.
— Погодим трошки, будет видно. Если что, дак…
— Потом поздно будет. До осени ждать, дак там аминь будет всему.
Бушмар не знал, что делать и что думать.
IX
Винценты приходил еще раз, но Бушмар упрямо не желал с ним разговаривать. Винценты уговаривал его:
— Это не приперла тебя еще беда, дак ты руки сложа сидишь. Побачишь, что осенью будет.
— Не все равно мне! Зажмут меня или я с кем-то у одного котла сидеть буду — ни гость ни хозяин. Нехай что хотят, то и робят, а к одному котлу я ни с кем не сяду.
Винценты после того не приходил больше. Бушмар стал задумываться.
Весна уже совсем вошла в силу и клонилась к лету. Готовились к сенокосу; в бурный рост пошли овсы и ячмени, отцветало жито.
Амиля в те дни сделалась такой грустной, какой прежде никогда не была. Она тихо хлопотала от темна до темна, сам Бушмар никогда в хате не задерживался — едва успевал управиться один с весенним полем.
Однажды выдалась на его усадьбе мучительная ночь.
С вечера еще он заметил, что Амиля вроде порывается что-то сказать ему. Она подходила к нему несколько раз, заглядывала в глаза, а он, усталый после поля, топал по хате. Они повечеряли молча, лишь она обронила несколько фраз, ничего не значащих ни для него, ни для нее самой. Он отвечал вяло, неохотно, так же, как всегда. Амиля изучила уже хорошо его характер, давно не обращала внимания на его манеру отвечать. Но позже, управившись со всей работой по дому, когда Бушмар уже раздевался перед сном, она снова подошла к нему. Посмотрела на него с упреком, с мольбой, с нежностью, покорно, села подле него и сказала то, от чего он поднял глаза, но в лице не изменился:
— От меня?
— А от кого ж еще?
— А может, от кого другого?
— Лявонка?!
Он молчал. Она подсела еще ближе, заглянула ему в глаза, припала головой к его плечу. Она заговорила торопливо, высказывая все, о чем собиралась сказать всю весну, но о чем до сих пор ей трудно было заговорить с Бушмаром:
— …Мы тогда и хлопчика моего заберем сюда. Хорошо, Лявонка? Он скоро подрастет, помогать тебе будет. Ты, Лявонка, распишись со мною или обвенчайся — надо сделать что-нибудь, или слово мне дай, дак я тогда спокойней буду. А не хочешь, может, венчаться или расписываться, дак я и так могу с тобой жить, только чтоб ты мне сказал без обмана, что я твоя жена. Можно и так, если хочешь, люди теперь по-всякому живут…
