Первые годы жизни в сиротском приюте напрочь стерты из моей памяти. Это и не странно — что может запомнить годовалый малыш? Там, среди других таких же брошенных детей, я росла как трава — никому не нужна, сама по себе. Никто не менял нам подгузники (у нас их и не было), не кормил нас детскими смесями. Мы рано учились делать все сами. Разве кто-нибудь прижмет к груди, успокоит, когда ночью приснится плохой сон? Разве любящее материнское сердце переживало за меня, когда я лежала в бреду? Чьи теплые руки гладили мои длинные косы, когда хотелось тепла и любви? Может быть поэтому брошенные дети всегда ищут тепла и льнут к добрым людям? Такие дети всегда распознают доброе сердце в любом незнакомце. Разве не печально увидеть трехлетнего малыша, выходящего из чащи суровым зимним утром и несущего в руках огромную охапку хвороста? Как взрослый…
Здесь, в приюте, я прожила до восьми лет. Я помню, как мы жили в каком-то низком и темном бараке. Здесь в одной комнатке стояло около десятка детских кроваток, угольная печь и миска для воды, в которой мы умывались. Все было бедно и очень серо. На стенах не было обоев, на полу не было ковра. На зиму окна забивались пленкой, чтобы было хоть немного теплее. Мы носили одни и те же платья и ботинки из года в год, передавая их младшим по мере вырастания из них и получая такие же поношенные вещи от старших. Ухаживающие за нами женщины были измотаны тяжелой работой и полу-голодом, их серые лица не вызывали у меня приятных чувств и ни к кому из них не хотелось протянуть руки и сказать «мама»!
Нас кое-как учили посещающие приют волонтеры. Каждый раз, когда к нам в барак заявлялись чистые, опрятно одетые и приятно пахнущие студенты городского университета, мы собирались вокруг них кучкой беспризорников и буквально заглядывали им в рот, восхищаясь их красотой и умом! Они научили меня считать, читать и писать. Мне очень нравились наши уроки, особенно когда задавали придумать историю на ту или иную тему. Я умело выдумывала истории и с радостью рассказывала их на уроке, а потом повторяла на бис перед сном, когда все дети уже лежали в своих кроватях, полуголодные и озябшие.
Дни тянулись за днями, я росла. Что может хотеть ребенок в восемь лет? Играть, кушать сладости, бегать с друзьями по двору. Кто-то из добрых людей принес к нам в приют коробку кубиков и пару плешивых кукол — вот это и были все наши игрушки. Зимой мы редко выходили во двор, только чтобы подышать свежим воздухом немного, потому что делили теплые вещи на двоих, а то и на троих. Летом мы почти целыми днями бегали по двору — замарашки в грязных трусах. Некоторые болели рахитом и были не такими активными, просиживали много времени на камнях, подставляя большие животы и кривые ноги теплому солнцу. Я и еще несколько ребят, кому со здоровьем повезло больше, играли во дворе, бегали за петухами, возились в лужах, а затем сами стирали свои прохудившиеся грязные вещи. Вообще, нас воспитывали строго — у каждого была своя работа, и даже двухлетний малыш не слонялся без дела. Но у нас был и час для веселья — когда можно было делать практически все, что угодно!
