И антиутопия Оруэлла когда-то восхитила меня главным образом не идеологически (эту алгебру контрреволюции мы знали и по “Бесам”), а прозорливостью британца (!) в мелочах: рассыпающимся табаком сигарет “Победа”, незажигающимися спичками “Победа”, отравным спиртным “Победа” и т. п. Была в СССР такая мазохистская, как большинство невольничьих шуток, загадка: летит, гудит, сверкает, а в жопу не толкает. (Специальная советская машинка для толкания в жопу.)
Но несчастная привычка все мерить на домашний аршин тотчас уступила место более отвлеченному взгляду на вещи, как только я обнаружил, что окна моего номера на четвертом этаже выходили прямо на набережную Малекон, за которой во мгле мерцал, шевелился и тихо ухал всамделишный Мексиканский залив.
С утра поехали в центр – Старую Гавану, Habana Vieja. Передвигались на чиненых-перечиненых “Жигулях” 1983 года, но водитель объяснил, что эти колымаги пользуются на Кубе большим спросом, потому что к ним можно достать запчасти. (О, этот соцлагерный глагол “достать” – колбасу, детскую коляску, могильную плиту!) “Дворники” работали вовсю, поскольку штормило и волны перехлестывали через парапет набережной, обдавая лобовое стекло. (Бывает, что движение по Малекону совсем перекрывают, когда волнение достигает нешуточного балла.)
Об автомобилях Гаваны говорят все – скажу и я: они того стоят. Уличное движение самое привольное – по бедности пробок нет и в помине, и транспортные раритеты можно разглядывать в свое удовольствие. Допотопные “бьюики”, “кадиллаки”, “форды” и всякое такое, как обшарпанные разноцветные рояли “стейнвей”, катят по улицам с лязгом и выхлопами. Больше похоже на карнавальную клоунаду, чем на будничную езду, особенно когда за рулем этих ископаемых невозмутимо сидят киногеничные мужики всех цветов кожи.
Как же к лицу красивым городам (а Гавана очень красива) отсутствие рекламы, когда “пластмасса” и ядовитые краски не перебивают очертаний и цвета архитектуры двух-трехвековой выдержки! (Исключения редки, мне на ум приходит только нью-йоркская Times Square, где ошеломляющее электрическое сияние доведено до особого эстетического качества.) От “луна-парка”, например, на Пушкинской площади в Москве с души воротит. Хороший вкус Гаваны, разумеется, не от хорошей жизни, но все равно хорошо. Правда, в первый день с непривычки досаждали несметные портреты Че Гевары, похожего на гиену в берете, но вскоре они примелькались.
Гавана и впрямь загляденье. Мне больше понравились не те несколько площадей, что отреставрированы и отдраены в угоду туризму: с вечными ряжеными под старину статистами для фотографирования на память и кабриолетами, а улицы позатрапезней, заплата на заплате – с облупленными колоннами и деревцами, проросшими на кровлях зданий ар-нуво и старше. Жить в этих кварталах, вероятно, не сахар, но даже во мне, дальтонике, эта нечаянная красота пробуждает трепет художника. Сходное впечатление производят старый Тбилиси, Львов, Стамбул в своей непарадной части. Элегия чистой воды, упадок, своего рода “осень”, когда процветание сменяется живописным до поры запустением. Это, скорей всего, имел в виду Ходасевич, писавший, что никогда Петербург не был так прекрасен, как во время послереволюционной разрухи.
