Исключали меня на широкую ногу – в высотном здании на Ленинских горах в комитете комсомола МГУ, приравненном к райкому. Но через месяц-другой после гражданской казни я проболтался родителям, что вместо диплома мне светит волчий билет, они забили тревогу, родительский приятель, инвалид войны, скрипач и директор привилегированной музыкальной школы, распил бутылку коньяка с высокопоставленным папашей одной своей ученицы, который и смягчил удар, уготованный вольнодумцу советской судьбой. Так что изгнание из “рядов” закончилось не так звонко, как хотелось бы двадцатилетие спустя – к моменту заполнения консульских бумаг.
В назначенный день я пришел за визой. Весь неодобрение, дядюшка Римус протянул мне мою ксиву:
– Въезд в страну вам разрешен, хотя вы и утаили от нас принадлежность к Коммунистической партии.
– Как так?
– Компьютер показал.
И впрямь Зазеркалье.
Свежеиспеченный большевик с банкой пива в руке, подъезжал я с утра пораньше в автобусе-экспрессе Greyhound к канадско-американскому рубежу.
– Если на паспортном контроле поинтересуются, что ты за птица, не вздумай отрекомендоваться поэтом, – очень вовремя предостерег меня русский попутчик, – могут завернуть: здесь и своих малахольных хватает.
Офицер пограничной службы перевел взгляд с Mr. Gandlevsky на фотографию в “молоткастом-серпастом”, а с нее – обратно на мистера, издал нечленораздельные американские звуки, шлепнул штемпелем – и я оказался в Америке.
“Никогда еще не видал я чужой земли. Граница имела для меня что-то таинственное; с детских лет путешествия были моею любимою мечтою… ” Так точно.
Позвали на посадку. Прежде чем подняться в автобус, я помедлил, чтобы сказать этой неправдоподобной Америке свое оторопелое “Здрасьте”, вглядеться получше в долгожданную чужбину. Но видимость разом ухудшилась, потому что наискось повалил густой снег. Через абсолютно пустынную местность к контрольно-пропускному пункту приближалась куцая вереница людей. Впереди – мужчина в длинном черном пальто и черном котелке, а за вожатым, словно его же копии, равномерно убывающие в потешном зеркале, – пять мальчиков, мал мала меньше, в пальтишках и котелках того же недетского покроя и цвета. Ветер нещадно трепал пейсы всем шестерым.
Почему они брели из страны в страну пешком? Или была суббота? И в избытке чувств я запомнил тогда этот лубочный исход.
2002
