Но все перетерпели, и Шимка, слава Б-гу, окончил университет. И стал хирургом. Вначале он устроился в маленький госпиталь под Нью-Йорком. Но как писала мама, «не хвалюйцеся, сланечник и з рапейника галаву выцягне». Шимку заметили. Переехал он в Нью-Йорк, дом собрались покупать. Операций у него — на год вперед. Взрослым человеком стал, а в душе — тот же Шимка, который с папой по каждому вопросу совет держит. Это он в меня пошел такой нерешительный. И я даю совет хирургу, которого слушается целый госпиталь!
Вчера он пришел ко мне и говорит:
— Папа, к нам в госпиталь пришло письмо из Белоруссии, из-под Гомеля. Родители семилетней девочки пишут, что у них осталась одна надежда на нас. Они прочитали в прессе, что операцию, которую необходимо их дочери, делают только в нашем госпитале.
— И что? — спросил я.
— Я прочитал диагноз и историю болезни, которую написал их сельский врач. Они правы. Операция уникальна. Пока в мире сделано три таких операции. Две у нас и одна в ЮАР! В Йоханнесбурге пациент не выжил.
— Ты можешь ее сделать? — спросил я.
— Да, — сказал Шимон. — Правда, шансов на благополучный исход — половина на половину. А не делать операцию — значит, не оставить никакого шанса.
— Можешь — делай! — сказал я.
— Но кроме всего прочего нужны деньги. Это очень дорогая операция. Очень, — Шимон настороженно посмотрел на меня и тихо добавил: — Кроме того, нужно оплатить их проезд. Туда и обратно. У родителей девочки денег нет! Все это очень дорого, папа!
— Не дороже жизни, сынок, — сказал я. — Нас спасали — и мы должны спасать!
— Я знал, что ты так скажешь, папа, — глаза Шимона улыбнулись. — Я знал — и весь кредит, что я взял под дом, я отдал на операцию. Обойдемся пока без дома.
— Обойдемся, сынок, — сказал я и обнял моего Шимку. Как маленького. И услыхал, как бьется его сердце.
Вы знаете, мистер Баскин, иногда в жизни бывают минуты, когда человек способен совершить невозможное. И именно такие минуты были во время этой операции. Я начал ее в полночь и закончил в шесть утра. Шесть часов между жизнью и смертью. Бывали мгновения, когда все поддавались панике: и люди, и приборы. Все! Но я продолжал работу с уже остановившимся сердцем и в противоречии с теорией находил выход, и сердце оживало. И когда я услышал за спиной голос операционной сестры: «Все!», я обернулся, как сумасшедший:
— Что все?
— Все хорошо, доктор, — поспешно сказала она. — Приборы показывают стабильность, сердце пошло.
