– Соня, скажи, это правда? – Виктор Яковлевич хмурился.
– Да. – Я смотрела не на него, а в пол.
– Ты не врешь? – Он переспросил так, что я поняла: речь о чем-то очень и очень серьезном.
– Нет, я не вру. – И подняла на него глаза.
А потом, через год, я узнала, что то учреждение для младенцев-сирот закрыли. Может быть, Виктор Яковлевич что-то сделал? Может быть, просто совпало? Но место моих детских пыток исчезло с лица земли. И я была рада, что этого дома ребенка больше нет, что детей там теперь не мучают.
В доме ребенка прогулок то ли было мало, то ли я их не запомнила. А в детском доме мы ходили на улицу два раза в день. Меня водили гулять вместе со всеми, и это было счастьем. А потом, на мою беду, в детский дом устроилась на работу какая-то массажистка. Я с младенчества часто простужалась, сильно болела, и вот меня определили к ней – на массаж вместо прогулок. От такой несправедливости я страшно бесилась: только вышла на свободу, хочу гулять, а мне не дают! Оказалось, что это только начало. Как только поняли, что я болею, практически не переставая, стали от всего «беречь» и усердно лечить. Летом детям давали нормальное мороженое, а мне приносили сладкую белую водичку. На море всем разрешали купаться, а меня однажды полтора месяца продержали на берегу. Все пили холодную воду, когда хотели, а мне не разрешали так делать никогда. Это было обидно до слез! А еще меня пытались лечить от энуреза. Детдомовские врачи смотрели, в больницу клали на обследование – ничего. Никаких признаков болезни: почки в порядке. Хотя писаться в кровать я продолжала каждую ночь. И воспитатели изобретали «лечебные» меры – как и в доме ребенка на ночь мне не давали пить. Я не пила уже за ужином – в последний раз чай или сок давали в полдник. Ночью меня поднимали, отводили в туалет, иногда я так и засыпала на унитазе. Но ни тот, ни другой способ не помогал. Я продолжала писаться в постель. А не пить подолгу привыкла, мне уже и не хотелось. Не спасла от болезней и массажистка. Месяца через четыре после переезда в детский дом я свалилась с жуткой ангиной.
– Соня, вставай, – услышала я голос мамы Тани, словно сквозь вату.
Она заменяла в ту ночь маму Нину. Меня всегда – после первой же ночи в детском доме – клали в одной комнате с ночной воспитательницей.
– Вставай, Соня! – встревоженно повторила она.
Я с трудом разлепила веки – они были слишком тяжелыми. Кое-как спустила с кровати ноги. Думала, что меня снова поднимают, чтобы отвести в туалет, но мама Таня почему-то надела на меня теплую кофту и сандалики вместо тапочек. Она случайно прикоснулась пальцами к моим щиколоткам, и я вздрогнула – такими обжигающе-ледяными показались ее руки.
