И с глазами, вполне удивленными (просто девчурочка!) всунула в рот папироску:
— Вы этого не поймете, мой миленький!
Вытянув шею, стрельнула дымочком. И вновь повторила:
— Оттуда — сюда.
Бросив ручку от ротика вверх, стала быстро вертеть папироской, любуясь спиралькой огня:
— Ах, почем знаю я, — проиграла она изузором отчетливым широкобрового лобика.
И поднесла папироску; закрыв с наслаждением глазки, пустила кудрявый дымочек.
— Не понял: что значит оттуда?
Дымок, облетающий, — стлался волокнами:
— Тело на мне как-то лжется, — и нервными дергами губок и плечика сопровождала словечки свои.
Еще долго Лизаша сплетала бросочки коротких словечек своих; и казалось, что тонкое кружево всюду повисло невидно. Казалась ткачихой; сложивши калачиком ножки, опять невзначай показала коленку; опять протянула два пальчика: в пепельницу.
Пепелушка слетела.
— Да, бросимте, что говорить: с дурачишкой; не скажешь ведь — нет?
Ощутил на руке ноготочек ее:
— Оцарапаю вас.
И — придвинулся; но отодвинулась; и — заиграла русальной косою.
— Сидите спокойно, вот так.
Вдруг повисла головкою:
— Время, сплошной людоед, — поедом ест людей: неуютно!
— Откуда про это вы?
Глянула заревом глаз:
— Это мне рассказала русалочка.
Митя увидел: упала измятая очень бумажка на пол (из кармана Лизаши); смотрел машинально; знакомые знаки увидел: знакомого почерка: вот — интегральчик; вот — модуль… Откуда!
И он потянулся рукой за бумажкой:
— Вы что?
— Да бумажка.
Увидела, выхватила:
— Мне отдайте: мое.
— Погодите: тут почерк отца.
Перехватывал; но — оцарапала.
— Ай!
— Вы не суйтесь.
— Нет, как появилась бумажка?
Лизаша слукавила:
— Сами оставили вы — в прошлый раз: из кармана упала… Ах, увалень!
Странно — опять ведь невнятица: как оказалась бумажка у «богушки»? Быстро инстинкт подсказал, что ей надо солгать; будто Митя оставил: дивилась. Зачем это делала? Вот и она солгала — неожиданно: не для себя, а для… Разве для «богушки» ей надо лгать? Разве «богушка» лжет? и — стояла над бездной.
Вперялася в бездну.
Тогда за портьерой раздался отчетливый громкий расчмок.
Митя понял, что кто-то там есть; посмотрел на Лизашу, которая, встав, померцала на Митю: сквозь Митю; тогда обернулся и вздрогнул, увидевши станистый контур Мандро: будто с сумраком вкрался своим протонченным лицом, — протонченным до ужаса.
Быстро вошел, седорогий, бровастый и станистый, чуть поводя богатырским плечом, оттянувши перчатку, губу закусивши, имея от этого солоноватое выраженье, которое он постарался степлить.
